Свисток

Румменигге забивает ответный гол корпусом после того, как Бреме подал угловой. 1:2. Чуть позже происходит невероятное: счет равный. Ликование. Наступление немецких нападающих. Мы слишком увлеклись?

«Оставайся в воротах», – сказали друзья.

За пять минут до свистка аргентинец в одиночку выходит на мои ворота. Мне нужно бы выйти вперед. Теперь я делаю это слишком поздно. В наказание достаю из сетки третий мяч. Финальный свисток. Не будет ни дополнительного времени, ни одиннадцатиметровых, которые я мог бы взять, должен был бы взять, чтобы искупить свои ошибки.

«Хороший вратарь – это игрок, который, действуя индивидуально, упрямо выходя за рамки полномочий, которыми он наделен, многократно спасал команду», – так сказал французский философ Жан Поль Сартр. И он прав. Я в этот раз не спас никого и не перешагнул «полномочия, которыми наделен».

Значит, я был плохим вратарем? Подавленность, нет, депрессия – вот подходящее слово для чувства, которое после проигранного финала заполнило все во мне. Кажется, что ты умираешь. Победители, отбушевав, словно забывают о своем изнеможении. Побежденные истощены и разбиты. У Бригеля на глазах слезы. Румменигге бледен как смерть. Нет предела разочарованию немецкой команды. В ликующей толпе побежденные одни. Каждый из одиннадцати сам за себя. Одиннадцатый, вратарь, по природе своей отшельник, чувствует одиночество еще острее других. Он одинок потому, что только победа рождает чувство сплоченности. Я ощущаю себя виноватым.

Неотраженный мяч – это навечно упущенный шанс.

Отчаяние. Пустые руки. Шум в голове.

Спустя полчаса после финала Бенно Вебер из РТЛ[1] спросил меня: «Что произошло?» Я сказал ему: «Слушай, Бенно, я стоял, как корова. Если бы в этом финале я играл, как в матчах против Франции и Мексики, чемпионами были бы мы».

Вот так. Все отдал бы я, чтобы стать чемпионом мира. Нет, не все. Моих детей бы не отдал и моих родителей. Марлис, мою жену, или Рюдигера Шмитца, моего друга. Но все остальное – да. Мое здоровье, к примеру. Если бы после финала я никогда больше не смог играть в футбол, я согласился бы на это при условии, что стану чемпионом мира.

Лучшим в мире.

Еще одного шанса у меня скорей всего не будет. В футболе не то что в хоккее. Там каждый год чемпионат мира. Для футболиста четыре года – большой срок. В Испании и Мексике мы были вторыми. Если в третий раз мне предоставится шанс, я буду уже 36-летним.

Ненавижу пропускать мячи. Но что толку от вечных сетований. Футбол без гола, как капитализм без банкротств, как христианство без веры в преисподнюю. Таковы правила игры – в том числе и для некоторых привилегированных на поле, которым дозволено играть руками. «Покажи мне ставшего вторым и довольного этим, – повторял обычно Хеннес Вайсвайлер, мой бывший кельнский тренер, – и я покажу тебе вечного неудачника». Он был очень прав, старина Хеннес.

Прочь отсюда. К раздевалкам в глубине стадиона. Все хотят видеть только победителей. Проигравшие должны как можно скорее исчезнуть с поля, кануть в неизвестность. В белой сумке, где лежат у меня запасные бутсы и фуражка, хранятся и талисманы: из Греции, Турции, подарки болельщиков. Они приносят удачу: вязаная кукла, маленький поросенок и счастливая монетка. Эти штуки всегда со мною, отчасти потому, что я нахожу их симпатичными, а кроме того, я слегка суеверен. Самый главный талисман среди них – фотография моего сына Оливера. Я присутствовал при его рождении. Это было что-то удивительное, но я казался себе страшно беспомощным и лишним. Марлис, моя жена, держала меня за руку. Я ничем не мог ей помочь и чувствовал себя отданным на чей-то произвол. Ты стоишь и ничего не можешь сделать.

Когда мы, нет – когда я проигрываю, то смотрю на фотографию и говорю себе: «Посмотри, человек, у тебя такие здоровые дети». И тогда в первый момент это успокоило меня. Я почувствовал прилив сил. И был готов уже к конфронтации с миром, с прессой, с общественностью.

Я знаю, что добросовестно зарабатывал себе врагов. Увы, теперь я повержен на землю или припадаю на одно колено. После фола в Испании против Баттистона – так восприняли это зрители, и мне нужно считаться с этим – я ощутил слишком поздно, что теперь уже больше не являюсь положительным персонажем. Наоборот. Многие хотели бы ниспровергнуть Шумахера. Так же, как в свое время Мохаммеда Али – тоже болтуна, но какого спортсмена! «Люди не выносят хвастунов, но прислушиваться к ним они будут всегда», – сказал чернокожий американский боксер. Все только одного и желали: быть может, однажды парень проиграет. Для многих я был монстром, каменным истуканом в воротах. Лишенным всяких чувств, знающим одну только цель: не пропустить мяч. Совершенной немецкой машиной.

Что происходило дальше? Нелепейшая ошибка, какую может совершить только самый обычный человек. И тут вдруг все замирали, как будто они выбились из такта, начав фокстрот не с той ноги. Бросались проявлять ко мне участие, сочувствие, симпатию. Даже в прессе.