Свистулькин

Кузьма Степанович отправился в Санкт-Петербург, вооруженный самым точным и неотложным планом. Офицер, отставленный по тяжкому боевому ранению, почти всегда получал производство в следующий чин (что автоматически повышало пенсию) и дополнительную единовременную выплату. Кроме того, при таком увечье офицер, отслуживший больше тридцати лет, как Свистулькин, уходил в отставку по высшей категории и имел право на пенсию в размере полного жалования. Кузьма Степанович доказывал, что потерял конечности на службе отечеству, в чем был полностью прав, конечно. Не шутки же ради он ночевал в снегу на швейцарском перевале. Однако тогда, как и сейчас, убедить в чем-то подобном государственную машину – настоящий подвиг, почище перехода через Альпы.

Одновременно Свистулькин добивался ордена Святого Георгия 4-й степени. Дело было глубоко безнадежным: в царствование Павла Георгием, учрежденным его матерью, не награждали, но Кузьма Степанович отчего-то считал, что для него сделают исключение. Свистулькина дважды представляли, но награждения он так и не получил. Несбывшиеся представления в счет, конечно, не шли, но орден давно полагался ему по выслуге лет, хотя существовали служебные взыскания, которые могли считаться препятствием. Кузьма Степанович разъяснял всем соглашавшимся слушать: «Сто рублей пенсиона при моих обстоятельствах лишними отнюдь не будут», – но в глубине души мечтал о кресте в петлице вполне бескорыстно, заранее предвкушая уважение, окружавшее георгиевских кавалеров.

Кузьма Степанович был немолод и сильно побит жизнью, отчего счастье представлял точно и довольно скромно. Окончательное блаженство требовало, прежде всего, собственного уютного домика в небольшом городе, желательно уездном, при доме непременно сад с яблонями и вишнями, кустами малины, крыжовника и смородины. Кроме того, для счастья требовалась жена, почему-то непременно вдова, добрая женщина и умелая кухарка. Кузьма Степанович с подробностями мечтал о пирогах с визигой, луком, яйцом, вишнями и яблоками, рюмочке водки перед обильным ужином на веранде, дымящейся кастрюле со щами. Саму жену представлял очень смутно: только казалось отчего-то, что у нее непременно будут полные белые руки и заманчивая складочка на шее. Присутствовал в мечтах, совсем уже робких, сын, крепкий озорной мальчишка, которого он научит рыцарству, храбрости, верности и еще почему-то французскому языку и верховой езде, хотя в последних дисциплинах сам Кузьма Степанович не слишком блистал. А уж следом за семейными мечтами виднелся аккуратный мундир с Георгиевским крестом, который он наденет в праздничный день, и неторопливая прогулка через весь город в церковь – с поклонами, обстоятельными приветствиями, краткими обменами дружелюбными фразами.

Свистулькин никогда прежде не бывал в Петербурге – блистательный лоск столицы огненно поразил и покорил его. Он непрестанно восхищался всем подряд: широтой и прямизной проспектов, роскошью витрин, красотой дворцов, мощью Невы. «В Европе такого не сыщешь, и не ищи, – убеждал всех Кузьма Степанович, – нечего и сравнивать».

Представление о Европе у него полностью сформировалось за время суворовского похода: на марше и в осадах он видел десяток австрийских и итальянских городов. Честно сказать, патриотизм в наблюдениях несколько опережал факты.

«Взять хоть реки. Это ж не реки у них, а ручьи по нашему-то счету. Разве Дунай, – на этих словах Свистулькин кривился, словно откусил что-нибудь кислое, – да и тот пустяк против Невы, не говоря о Волге или Днепре. А кирхи их с нашими церквями нечего и сравнивать. Разве в Милане выстроена серьезного габариту, но и та в половину Петропавловки, а по красоте никакого сравнения».

Кузьма Степанович снял комнатушку на третьем, последнем тогда этаже доходного дома на углу Литейного и Невского проспекта4. Дополнительные два этажа надстроили много позже, в 1877.

Дом входил в необозримое наследство знаменитого вельможи елизаветинского и екатерининского царствования Адама Васильевича Олсуфьева. Законных и прямых наследников Олсуфьев не оставил, зато, находясь последний год жизни в изнуряющей болезни, написал несколько раздраженных завещаний, противоречащих и друг другу и законодательству.

Семнадцатый год вокруг колоссального состояния шла непримиримая борьба между незаконной дочерью, а теперь уже незаконными внуками и троюродными полуплемянниками. Во времена фавора Платона Зубова племянники почти одолели, уже составили высочайший рескрипт, уже ожидали царской подписи, но неожиданная кончина императрицы Екатерины Алексеевны разрушила приготовления.