Свиток благоволения

– Цяньвэй… Если это был ты в тот вечер, в вечер похорон Джинни… то тебе определенно удалось что-то подслушать. Мне нужно знать точно, что именно ты слышал.

– Это нужно для моего друга, как я понимаю?

– В данный момент Диана для меня важнее всех в мире.

– А почему сейчас? В первый раз? После всех этих лет, в течение которых ты покупал и продавал как товары… людей? – Цю умолк и потер шею, крутя головой из стороны в сторону, пытаясь облегчить боль.

– Я всегда заботился о своей семье. Точно так же, как и ты заботился о своей. Ведь именно поэтому ты оказался сегодня здесь, не правда ли?

– Не понимаю…

– Тинчень. – Саймон откинулся назад, уперев руки в край стола. – Сколько ему сейчас лет?

Китаец не ответил.

– Дай подумать… когда все мы были узниками в Чаяне, ему было… лет шесть. Диана тогда учила его английскому, помнишь?

– Я помню! О да, я помню! – Цю выплюнул эти слова, словно они имели вкус горечи и позора. – Ты похитил моего сына и держал его в заложниках, чтобы они оказались вынуждены прилететь и забрать нас!

– Подожди минутку. Твои же товарищи, люди из «Маджонга» готовы были использовать Тинченя как пешку, как разменную монету.

Цю отвел взгляд.

– Они решили, что ему будет лучше уехать со своей собственной матерью. Они были правы.

– А это правда? – Саймон отодвинул свой стул и сцепил руки на колене, изучающе разглядывая китайца. – Это на самом деле так? – тихо спросил он.

– Он мой сын. Кому знать, как не мне. – Теперь голос Цю стал громче и не таким хриплым.

– Я не верю тебе. Тинченя оставили в Китае, несмотря на все мои попытки вытащить его оттуда…

– Твои попытки?..

– Да. Я пытался. Ты знаешь, сколько усилий я приложил.

– Но все же тебе это не удалось. И сейчас ты расплачиваешься за все. За все ошибки.

– И моя дочь тоже должна расплачиваться за них?

– Да! Я потерял все. Ты потерял жену, а теперь и твоя дочь ушла от тебя. Ну так что? Диана, без сомнения, вернется к тебе, когда почувствует, что сможет смотреть тебе в глаза.

– Почему? Почему она не может посмотреть мне в глаза?

– Саймон Юнг, твоя дочь вела не очень веселую жизнь. Она доверила мне кое-что, что не годилось для твоего слуха.

– Будь поосторожнее в выражениях.

– Зачем? Ты думаешь, что меня можно заставить страдать больше, чем я страдаю сейчас? Ты знаешь, что сделал со мной Рид? Он повесил меня.

– Повесил тебя?

– О да, очень хорошо – твои большие круглые глаза расширились, на лице появилось потрясение…

– Но это же британская колония!

Цю моргнул, глядя на Саймона, но будучи не в силах уловить его мысль. Саймон покачал головой.

– Я просто не могу поверить в это. Питер пытал тебя?

– Да. Когда я отказался говорить. Он не отличается особым терпением.

В молчании текли секунды. Саймон смотрел на Цю, возможно впервые видя в глазах другого человека отражение одной из сторон жизни колонии, которой он помогал развивать производство. В конце концов он достал из кармана пачку сигарет и коробок спичек и подтолкнул их Цю через стол.

– Ты не куришь, – заметил китаец, прикуривая.

– Я просто подумал, что тебе, может быть, захочется курить. – На мгновение Саймон вышел из себя. – Неужели в досье занесены все мои чертовы привычки?

Цю извлек крошку табака, застрявшую между зубами, воспользовавшись этим моментом, чтобы отвести взгляд от Саймона.

– Ты подвел меня, – сказал он наконец, словно подводя черту под начатой темой. – Я предал все, что раньше было для меня свято, поверив твоему слову, что ты вернешь мне сына. Никакие из остальных твоих аргументов и обещаний я не принимал во внимание. Никогда.

– Ты думаешь, я не напоминал себе об этом каждый день?

– Меня радует это. Но это не важно. Я предал свою страну. Ты предал меня.

Саймон подождал, пока китаец докурил сигарету и растоптал ее о пол.

– Расскажи мне о Диане. Ты сказал, что она не может посмотреть мне в глаза. Я хочу знать, что ты имел в виду.

Цю закурил еще одну сигарету.

– Она делала аборт. Ты знал это? Нет.

Саймон уставился в стол, разделявший их.

– Я не знал. Я… я догадывался, что что-то…

– Ты удивляешь меня. Я и не подозревал, что ты способен ощущать душевные невзгоды своей семьи.

– Я вспоминаю… Я знаю, какой период ты имеешь в виду.

Цю преуспел, желая причинить Саймону боль, растревожить его, и теперь уже не следил за словами, не выбирал выражения. Саймон продолжал.

– Я помню, как скверно она выглядела. Как плохо, должно быть, ей пришлось. Я чувствовал себя таким беспомощным.

– Ты удивляешь меня, – повторил Цю.

– Потому что я люблю свою дочь? – Гнев Саймона прорвался наружу. – Ты-то как хороший китаец и примерный семьянин уж точно понимаешь меня? Я только хотел, чтобы она набралась смелости попросить меня о помощи.

Но Цю просто выпустил струю дыма в лицо Саймону и сказал:

– Все наши дела закончены. Я ничего не скажу тебе.

Они оба долго молчали, и, когда Саймон наконец опять заговорил, Цю вздрогнул.

– Ты прошел большой путь.

Цю слегка переменил положение ног и прикурил от окурка новую сигарету – уже третью.

– Твой дед и прадед были мандаринами. Я помню, как ты рассказывал мне это давным-давно.

Цю ничего не сказал.