Свиток фараона

Друзья вначале не сомневались, что они обладают точными географическими данными, но, прибыв на место, поняли, что оказались перед почти неразрешимой проблемой, ибо территория вокруг основания пирамиды Джосера, на которой нужно было проводить поиски, составила много километров. И на неровной местности вряд ли кто-нибудь сумел бы высчитать точный радиус. Они пользовались стометровой веревкой, которую натягивали шесть с половиной раз, начиная с запада, где местность была наименее исследована. Они надеялись наткнуться на песчаную насыпь, которая упоминалась в тексте на плите. Но после многочасовых поисков на невыносимой жаре им удалось исследовать лишь тридцатую часть окружности. Омар и Нагиб вымотались и обессилели, лишь фон Ностиц работал с остервенением одержимого.

Тем временем в гостинице «Мена Хаус» Халима, пытаясь облегчить муки профессора, прикладывала мокрые полотенца на его лоб и грудь. Иногда судороги были настолько сильными, что она опасалась, сможет ли Хартфилд пережить следующий приступ. Халима, вопреки наставлениям барона, решилась позвать врача.

Когда профессор около полудня ненадолго очнулся от делириума[16], он потребовал холодной уксусной воды, которую готовили монахи в Сиди-Салим, чтобы смягчить приступы. После этого он немного успокоился.

— Ты хорошо обращаешься со мной, — произнес Хартфилд, — как тебя зовут?

— Халима.

— Как я могу отблагодарить тебя?

— Не стоит, — ответила Халима и погладила руку профессора.

— Где остальные?.. Где остальные? — повторил Хартфилд, когда заметил, что Халима не хочет отвечать.

Она подозревала, что своим ответом вызовет у старика ненужные волнения. Но профессор проявлял упорство и настойчивость, и Халима призналась:

— Они уехали в Саккару.

— Как можно быть такими глупцами! Они не найдут Имхотепа.

— Вы говорили в бреду…

Хартфилд приподнялся.

— О мой Бог, — пробормотал он по-английски и потом продолжил по-арабски: — И что же я сказал?

— Вы сказали, что Имхотеп покоится в тысяче шагов от ступенчатой пирамиды, — ответила Халима, — и больше ничего. Теперь они промеряют местность в надежде обнаружить вход в гробницу.

— Им нельзя этого делать! — взволнованно вскричал Хартфилд. — Ты должна их остановить.

— Я не могу этого сделать. Фон Ностиц словно обезумел, его не сможет остановить никто, а Нагиб и Омар выполняют его приказы.

— Ты ведь не хочешь, чтобы они закончили жизнь так же, как я, Халима?

Молодая женщина вопросительно взглянула на профессора. О чем говорит этот человек?

— Моя жизнь, — продолжил Хартфилд, — прошла без толку. Все напрасно, потому что я потребовал у судьбы больше, чем мне было положено.

— Я не понимаю, что вы имеете в виду, профессор.

— Послушай, наука иногда натыкается на границы познания, которые вера запрещает переступать. Я хочу сказать, есть вещи, с которыми человек может столкнуться, но не осознавать, потому что они за горизонтом его понимания. Человек, верящий в богов, не станет сильно рисковать, однако высокомерие — извечный наш порок. Еще в Ветхом Завете люди возомнили себя равными Создателю. Но Бог покарал их. Имхотеп тоже был человеком. Способности, которыми наградили его боги, позволяли совершать такие вещи, которые были не под силу другим людям.

Имхотеп смог воплотить в жизнь то, что египтяне пытались сделать на протяжении веков, но не весьма преуспели в этом: сохранить пусть не человеческую душу, а Ка, которая дает телу жизненную силу. Он искал, если можно так выразиться, новую форму бессмертия, вечной жизни. Он открыл секретное средство — бактерию, вирус, как мы это называем сегодня. Познания древних египтян в этой сфере были намного больше, чем мы сегодня думаем…

— Лорд Карнарвон! — воскликнула Халима.

— Карнарвон?

— Он присутствовал, когда Говард Картер вскрывал гробницу Тутанхамона. Нетронутую гробницу, — добавила она. — И теперь он умер.

— Проклятие фараонов, — произнес Хартфилд. — У древних египтян существовало множество формул. Когда Имхотеп изгонял Ка из человеческой оболочки, чтобы она стала вечной и неизменной, он не подумал, что человек не может вести после этого существование в здравом уме. И каждый, к кому прикоснулась тень Имхотепа, через некоторые промежутки времени начинает страдать от припадков безумия. А затем постепенно исчезают качества, которые делают человека человеком. — Профессор горько усмехнулся. — Вот таков конец был и у Имхотепа. Его почитали как бога, но он оказался приговоренным к вечной жизни и деградировал до состояния животного. Как и коптские монахи, которые открыли эту тайну. Такая же участь ждет и меня, если я не найду в себе достаточно сил, чтобы покончить с этим существованием.

— Мне кажется, я поняла, что вы имеете в виду, — ответила Халима.

— Имхотеп, — продолжал Хартфилд, — был близок к бессмертию, но так и не достиг его. Он совершил самоубийство во время очередного помрачения рассудка. Современники похоронили Имхотепа как фараона, со всем имуществом — с золотом и драгоценностями. Его познания они увековечили на стенах гробницы, чтобы мысли гения не были потеряны.

Халима нерешительно произнесла: