Свиток Мертвого моря

Он отошел, оставив Дайну в состоянии нездорового самолюбования. Она убеждала себя, что отец Бенедетто всего лишь проявил присущее ему обаяние. Но его обаяние, по ее мнению, давало сто очков вперед обаянию мейнхеера Дрогена. Бьющее через край добродушие этого джентльмена начинало действовать ей на нервы, как и его уверенность, что группа избрала его своим предводителем.

Когда они вышли из дома, возник небольшой спор относительно следующего объекта осмотра. Ахмед хотел показать им мечеть. Дайна с путеводителем в руках указала, что Национальный музей закрывается в семь, и заявила, что отправится туда одна, если другие к ней не присоединятся. Ведь здесь имеются такси? Она встретится с ними позже в отеле, если не успеет в мечеть до их ухода оттуда.

К удивлению Дайны, некоторые выразили желание присоединиться к ней. Миссис Маркс всегда радовалась чему-то дополнительному, а отец Бенедетто заметил, что в музее есть кое-какие экспонаты, которые ему хотелось бы посмотреть. Мартине было совершенно все равно, Рене и доктор также не выразили никакого мнения — первый потому, что не интересовался ни мечетью, ни музеем, а второй потому, что интересовался и тем и другим. Решающий голос был подан мейнхеером Дрогеном, который твердо заявил, что молодая леди не должна бродить по улицам в одиночестве. Мистера Прайса никто не спрашивал — он, как всегда, стоял в двух шагах от своего босса с таким видом, словно никогда в жизни не имел своего мнения.

После фиаско в бейрутском музее Дайна решила насладиться дамасским в полной мере, и это ей удалось. Они потеряли отца Бенедетто у стенда с экспонатами Рас-Шамры[22] — он стоял как зачарованный перед маленькой глиняной табличкой. Обиженный Ахмед удалился с высокомерным видом, поэтому остальные порылись в путеводителях и воспоминаниях, обнаружив, что табличка является экземпляром клинописи Рас-Шамры — одного из древнейших в мире алфавитов. Мартина и Рене уже скрылись, а прочие покорно плелись от одного стенда к другому, но экспонаты явно не вызывали всеобщего энтузиазма.

Дайне хотелось взглянуть на экспонат в виде комнаты, перенесенной из своего первоначального местоположения и реконструированной в музее. Миссис Маркс, следовавшая за ней точно полицейская собака, с сомнением смотрела на разрисованные стены, сохранившие яркие цвета по прошествии семнадцати столетий.

— Что это?

— Фрески синагоги из города Доура Европас, относящиеся к третьему веку нашей эры.

Не впервые Дайне захотелось, чтобы ее отец находился рядом с ней. Он настаивал, чтобы она посмотрела эти фрески, так как это уникальные и прекраснейшие образцы декоративного искусства, но ей была известна подлинная причина его желания. Дайну всегда трогало невысказанное, но твердое стремление отца, чтобы она не забывала о своем наследии по материнской линии. Хотя Дайну воспитывали в христианской вере, но для ее отца эта вера была достаточно широка, чтобы включать в себя любые формы искреннего религиозного поклонения.

— Entschuedigen Sie...[23] — К ним присоединился доктор Краус. Когда Дайна обернулась, он покраснел, но его жажда самосовершенствования явно пересиливала робость. Он продолжал, тщательно подбирая английские слова: — Прошу прошения. Я не хотел вмешиваться...

Дайна знала, что ей следует попросить его говорить по-немецки, так как она нуждается в практике. Но ее желание совершенствоваться, в свою очередь, пересилила леность ума.

— Все в порядке, — успокоила она врача.

— Вы говорили об этих картинах так, словно вы их знаете. Поэтому я рискну задать вопрос: разве в синагоге, как и в мечети, изображения людей не verboten?[24]

— Думаю, это был переходный период, — ответила Дайна. — Позже и раньше правило, запрещающее изображения людей из двадцатой главы библейской книги Исхода, понимали более буквально.

— Ich verstehe[25]. Благодарю вас. Это очень интересно. — Наморщив лоб, он стал изучать фрески, но Дайна подозревала, что их очарование ускользает от него.

— Сюжеты заимствованы из Библии, — объяснила она. — Вот переход через Красное море. Правда, Моисей в этой широкой мантии просто прекрасен? С одной стороны от него тонут египтяне, а с другой — евреи идут по воде.

Миссис Маркс отошла к отцу Бенедетто, который наконец оторвался от таблички и разглядывал куда более молодого Моисея, извлекаемого из тростников хорошенькой обнаженной дочерью фараона. Дайна хотела присоединиться к ним, когда человек рядом с ней заговорил вновь.

Он тихо говорил по-немецки, словно забыв о ее присутствии. Дайна удивленно посмотрела на него. Конечно, Краус мог считать, что она не знает языка, но Дайна понимала по-немецки куда лучше, чем говорила.

Комментарии герра доктора Крауса звучали в переводе следующим образом: «Итак, египтяне тонут, покуда израильтяне триумфально маршируют. Чудесно!»

Но Дайна не знала, было заключительное «wunderbar»[26] проявлением восхищения или иронии.