Свобода

В течение многих лет внушая это детям и коверкая их жизнь, Джойс – так она призналась Патти дрожащим голосом – теперь испугалась и ощутила свою вину перед Эбигейл и Вероникой, которые требовали продать старый дом. В прошлом чувство вины проявлялось скрытно – Джойс переводила дочерям нерегулярные, но внушительные суммы, а также воздерживалась от упреков (например, когда Эбигейл поздно вечером поспешила к умирающему в больнице Августу и буквально в последнюю минуту вытребовала у него чек на десять тысяч долларов). Патти услышала об этой выходке от Галины и Эдгара, которые сочли поступок Эбигейл в высшей степени нечестным, но, казалось, больше всего сожалели о том, что сами до такого не додумались. Но теперь Патти, как ни странно, испытывала удовлетворение, видя, что мать открыто мучается угрызениями совести. Вот что лежало в основе семейного либерализма Джойс.

– Не знаю, в чем ошиблись мы с папой, – сказала Джойс, – но мы, несомненно, ошиблись. Трое из четверых наших детей не готовы к… просто ни к чему не готовы. Они не способны себя содержать. Наверное… даже не знаю. Но если Эбигейл еще раз попросит продать дедушкин дом… наверное, я это заслужила… некоторым образом я несу ответственность.

– Не нужно уступать, – сказала Патти. – Никто не давал Эбигейл права мучить тебя.

– Не понимаю, почему ты выросла такая непохожая на них, такая независимая, – продолжала Джойс. – Такое ощущение, что тебе незнакомы их проблемы. То есть я знаю, что у тебя они есть, но ты отчего-то… кажешься сильнее.

Без преувеличений – это был один из самых приятных моментов в жизни Патти.

– Нашу семью всегда содержал Уолтер, – возразила она. – Он замечательный человек. Надежная опора.

– А твои дети?

– Они похожи на Уолтера. Умеют работать. Джоуи, наверное, самый независимый парень в Северной Америке. Возможно, он унаследовал эту черту от меня.

– Хотела бы я почаще видеть Джоуи, – сказала Джойс. – Хочется верить… теперь, когда все по-другому… когда мы… – Она издала странный сиплый смешок. – Теперь, когда мы прощены, надеюсь, у меня будет шанс хотя бы познакомиться с ним.

– Думаю, он тоже будет рад. Он интересуется своими еврейскими корнями.

– Ну, сомневаюсь, что я – подходящий человек для такого разговора. Пусть лучше обратится… к Эдгару. – И Джойс снова засмеялась.

Эдгар, впрочем, не то чтобы был настоящим евреем – разве что в пассивном смысле. В начале девяностых он, как и многие выпускники лингвистических факультетов, стал биржевым маклером. Бросив изучать грамматические структуры восточноазиатских языков и занявшись финансами, он быстро заработал достаточно денег, чтобы привлечь внимание хорошенькой русской еврейки по имени Галина. Как только они поженились, русский материализм взял верх. Галина вынуждала Эдгара работать еще больше и тратить заработанные деньги на особняк в Шорт-Хиллс, шубы, дорогие украшения и прочую показуху. В течение некоторого времени Эдгар, заправлявший собственной фирмой, преуспевал так, что привлек внимание своего надменного и вечно рассеянного дедушки, который в приступе старческого маразма вскоре после смерти жены охотно позволил внуку обновить его запас ценных бумаг, распродав американские голубые фишки и профинансировав предприятие в Юго-Восточной Азии. Когда Америка вдруг заинтересовалась азиатскими акциями, Август в последний раз пересмотрел завещание: ему казалось исключительно честным оставить ценные бумаги младшим сыновьям, а недвижимость в Нью-Джерси – Рэю. Но Эдгар был не тем человеком, кому стоит доверять в финансовых вопросах. Азиатский пузырь, как положено, лопнул, Август умер вскоре после этого, и двое дядьев Патти остались ни с чем, в то время как дом удвоился в цене, поскольку неподалеку проложили новое шоссе, а в северо-западном Нью-Джерси началась активная застройка. Единственным способом отвергнуть моральные притязания братьев Рэя было оставить дом себе и пустить туда на жительство Эдгара и Галину. Те с радостью согласились, поскольку Эдгар полностью разорился. Еврейская кровь Галины дала о себе знать. Она вдруг стала настоящим ортодоксом, перестала предохраняться и усугубила финансовое бремя семьи, обзаведясь целой толпой отпрысков. Эдгар питал не больше приверженности к иудаизму, чем прочие члены его рода, но он всегда подчинялся жене, особенно со времен своего банкротства, а потому смирился. Как же Эбигейл и Вероника ненавидели невестку!