Свобода

У нее было около трех часов, чтобы насладиться этой фантазией: уставившись на огни машин, спешивших въехать в мегаполис и покинуть его, она воображала, каково быть девушкой Ричарда, гадая, могла ли бы изменить его женщина, которую он уважает, представляя, как она бросает Миннесоту, представляя их будущую квартиру, наслаждаясь мыслью о том, как она спустит Ричарда на свою высокомерную среднюю сестру и как оцепенеет вся семья, увидев, какой Патти стала крутой, и рисуя себе, как он будет стирать ее каждую ночь, – пока они не въехали в реальность южного района Чикаго. Было два часа ночи, и Ричард не мог найти дом друзей Эрреры. Им все время преграждали путь сортировочные станции и темная, наводящая ужас река. Улицы пустовали, если не считать цыганских повозок и отдельных представителей Ужасной Черной Молодежи из тех, о ком пишут в газетах.

– Нам бы пригодилась карта, – заметила Патти.

– Здесь все улицы пронумерованы, не заблудимся.

Друзья Эрреры были художниками. Их дом, который Ричард нашел с помощью таксиста, выглядел абсолютно необитаемым. Болтающийся на двух проводах дверной звонок, как ни странно, работал. Кто-то отодвинул кусок холста, прикрывающий переднее окно, после чего спустился вниз, чтобы выразить Ричарду свое недовольство.

– Прости, чувак, – сказал Ричард. – Нам пришлось задержаться. Нам нужна вписка на пару ночей.

Художник был одет в дешевые мешковатые кальсоны.

– Мы только начали клеить обои в той комнате, – сказал он. – Там еще ничего не высохло. Эррера вроде говорил что-то о выходных?

– Он вам вчера не звонил?

– Звонил, и я сказал, что в свободной комнате полный бедлам.

– Ерунда. Мы очень благодарны. Мне надо кое-что занести внутрь.

Патти не могла таскать вещи и стерегла машину, пока Ричард медленно опустошал ее. В отведенной им комнате стоял тяжелый запах того, в чем она по молодости не распознала штукатурку, – и этот запах по молодости же не показался ей домашним и уютным. Единственным источником света был алюминиевый фотофонарь, прицепленный к усыпанной штукатуркой стремянке.

– Боже, – сказал Ричард. – У них здесь что, шимпанзе штукатурили?

Под грязной и пыльной кучей полиэтилена обнаружился двойной матрас, покрытый пятнами ржавчины.

– Не тот “Шератон”, к которому ты привыкла, полагаю, – сказал Ричард.

– А простыни здесь есть? – застенчиво спросила Патти.

Он обыскал соседнюю комнату и вернулся с вязаным пледом, индийским покрывалом и вельветовой подушкой.

– Будешь спать здесь, – сказал он. – Я лягу на кушетку.

Она бросила на него вопросительный взгляд.

– Уже поздно, – сказал он. – Тебе надо поспать.

– Ты уверен? Тут куча места. А на кушетке тебе будет тесно.

Она устала, но хотела его и захватила с собой все необходимое, и инстинкт подсказывал ей, что надо решить вопрос прямо сейчас, решить раз и навсегда, прежде чем у нее будет время подумать. Ей потребовалось много лет, почти полжизни, на то, чтобы понять причины, заставившие Ричарда вдруг повести себя по-джентльменски в ту ночь, – и поразиться им. Но тогда, в пыльной и сырой ремонтируемой комнате, она могла предположить только, что ошибалась на его счет или же что он отверг ее потому, что от нее были одни проблемы и она не помогала таскать вещи.

– Здесь есть что-то типа ванной, – сказал Ричард. – Может, тебе повезет больше, и ты найдешь выключатель.

Она тоскливо на него посмотрела, и он торопливо отвернулся. Обида и потрясение, напряженная поездка, недружелюбный прием и мрачность комнаты. Она вырубила свет, легла прямо в одежде и долго плакала, стараясь не издавать никаких звуков, пока ее разочарование не растворилось во сне.

Наутро она проснулась в шесть от яростных лучей солнца и успела изрядно разозлиться, пока ждала, чтобы проснулся кто-нибудь еще, после чего действительно причиняла всем одни проблемы. В этот день она была такой непокладистой, как никогда в жизни. Друзья Эрреры оказались грубиянами и заставили ее почувствовать себя ничтожеством, потому что она не понимала их высококультурных намеков. Ей дали три шанса проявить себя, после чего перестали обращать на нее внимание. Затем, к облегчению Патти, они покинули квартиру вместе с Ричардом, который через некоторое время вернулся с коробкой пончиков к завтраку.

– Я собираюсь сегодня поработать с этой комнатой, – сказал он. – Тошнит от их кривых рук. Не хочешь пошлифовать немножко?

– Я думала, мы пойдем на озеро или еще куда-нибудь. Здесь так жарко. Или в музей?

Он смерил ее серьезным взглядом:

– Ты хочешь в музей?

– Куда-нибудь выбраться и насладиться Чикаго.

– Это можно сделать вечером. Будет играть Magazine. Знаешь их?

– Я ничего не знаю, ты еще не понял?

– У тебя плохое настроение. Ты хочешь уехать.

– Я ничего не хочу.

– Если мы уберемся в комнате, ты лучше выспишься.

– Мне плевать. Я не хочу заниматься шлифовкой.