Свобода

Все последнее время Любимов пробовал охотиться в тундре вместе с механиком-водителем, с которым у него завязалась чуть ли не дружба (природу этой дружбы не мог объяснить никто, даже сам механик-водитель), да занимался добычей океанского омуля по заказу Березы, подрядив для этого парочку рабочих и пообещав им хорошую плату. Когда Любимов узнал, что завтра на остров прилетит последний в этом сезоне вертолет, он прибежал к Черкесу и стал просить того отвезти его в тундру (Витин тягач был уже на консервации), где у него остались ценные вещи, которые он не успевает забрать.

—Какие еще ценные вещи? — возмутился Черкес, уперев в помбура мрачный немигающий взгляд. — Откуда у тебя здесь может взяться что-то ценное. Мамонтовая кость, что ли?

—Вроде того, — заюлил Любимов.

—Мой трактор за твоими костями в тундру не поедет. В следующем году заберешь. Иди, собирай свои тряпки. И чтоб ни шагу из лагеря…

Вертолетчики скромно курили, вполголоса переговариваясь и бросая исподтишка осторожные взгляды на Черкеса, который сначала руководил выгрузкой каких-то ящиков, строевого леса и бочек с горючим, потом погрузкой в вертолет своей полевой партии. Народ весело толкался и шумел в предвкушении теперь уже близкой попойки на базе в Поселке.

Неожиданно для всех возле вертолета появился Коля-зверь — выскочил откуда-то, словно голодный хищник. На подрагивающих губах охотника блуждала улыбка — не то зловещая, не то беспомощная, а может, и то и другое, и глаза у него были как у загнанного зверя. Таким его здесь еще никто никогда не видел. Он стремительно подходил то к одному стоявшему тут полевику, то к другому, хватал его за плечи, несколько мгновений в упор смотрел на него, неминуемо отводящего глаза в сторону, ничего не понимающего, сбитого с толку таким напором, не знающего, что ожидать от охотника в следующий момент. Охотник бросался к одному из его баулов, садился на него, ерзал на нем своим костистым задом, лапал его своими жесткими ладонями, явно пытаясь что-то в нем нащупать, потом вдруг впивался железными пальцами в узел на бауле, развязывал его и вырывал из баула упакованные вещи, как внутренности из добычи. Хозяин вещей стоял рядом озадаченный, а то и насмерть перепуганный, и ничего не предпринимал. Не обнаружив того, что искал, охотник засовывал внутрь баула его скомканное содержимое и, не говоря ни слова и даже не взглянув на изумленного хозяина, бросался к следующему баулу и стоящему рядом с ним человеку. Это больше напоминало шмон, нежели поиск пропавших перчаток. Притихший народ молча смотрел на Колю-зверя, даже не пытаясь тому помешать. Никто не хотел рисковать. Механик-водитель, бледный, напряженный, не сводил взгляда с охотника, который уже покопался в его мешках. Потом повертел головой, ища кого-то глазами, и, увидев Любимова, с которым всю неделю до того, как поставил свой тягач на консервацию, гонял по тундре в поисках оленей, вскинул брови, глазами показывая на мятущегося охотника и словно о чем-то спрашивая. Любимов, ухмыляясь, покачал головой, мол, не понимаю, о чем ты…

Перетряхнув все лежавшие тут мешки и баулы, Коля-зверь бросился к ящикам с геофизической аппаратурой. Кто-то из геофизиков попробовал было встать у него на пути, но Черкес крикнул, чтобы тот не вмешивался. Охотник защелкал металлическими застежками, требовал ключи от замков, открывая один за другим сундуки и вьючные ящики. Стоявший чуть поодаль Пантелей (до него Коля-зверь еще не добрался) взял два своих мешка, лежавших в стороне от общей кучи, и невозмутимо забросил их в вертолет. Потом снял с плеча двустволку, заслонив вход в вертолет. Тут только Коля-зверь заметил Пантелея.

—Показывай, что в мешках! — захрипел охотник, надвигаясь на хлебопека.

Если бы у Коли-зверя был сейчас карабин — конец и охотнику и хлебопеку. Но, на счастье, у него был лишь штык-нож. Коля и схватился за него и сделал несколько быстрых шагов к Пантюхе, но тот, приложив приклад ружья к плечу, навел стволы на охотника. Не дойдя нескольких шагов до хлебопека, охотник остановился, скалясь и суживая зрачки, совсем как зверь перед броском.

—Завалю! Цена тебе три копейки. Жаль, что тогда в Белореченске не намотал тебя на траки! — внятно изрек хлебопек, каменея лицом и не отрывая своего взгляда от зверской физиономии охотника, искаженного в этот момент вполне человеческим страданием.

Все, не шевелясь, ждали развязки. Первым пришел в себя Черкес. Он подошел к хлебопеку, отодвинул того плечом от вертолета и вытащил два мешка Пантелея наружу.

—Ты меня под статью подвести хочешь? — обратился он к хлебопеку.

—Ладно, — вздохнул Пантелей, — пусть смотрит, собака.

Пока Коля-зверь рылся в мешках хлебопека, тот, бледный, дрожал от ненависти. Наконец охотник закончил обыск, видимо, не найдя то, что искал.