Свобода

Ночью, в супружеской постели, опасливо поглядывая на сопящую рядом Мамулену, Иван Савельевич представлял себе корреспондента в своем рабочем кабинете. Или корреспондентку (естественно, Мамалены нет дома). Иван Савельевич один в квартире, наслаждается независимостью, а тут звонок в дверь. Щелкнул замок — и на пороге квартиры очаровательная корреспондентка с распущенными русыми волосами и небесно голубыми глазами. «Так вот вы какой! Большой, мужественный!» — это корреспондентка ему прямо с порога. Сначала они сидят за столом, друг против друга, и Иван Савельевич, покусывая вишневую трубку, баском рассказывает корреспондентке о том, как люди на буровой, осажденные хищником, готовятся к смерти: со слезами прощаются друг с другом. Но тут неожиданно возле их вагончика, двери которого стережет этот негодяй, появляется Иван Савельевич, и, не раздумывая, бросается в бой. Завязывается смертельная схватка… То и дело замолкая, мужественно хмуря брови, Иван Савельевич пускает перед собой дым из вишневой трубки, в клубах которого бледнеет нежный образ корреспондентки. Вжавшись хрупкими плечами в спинку кресла и чуть приоткрыв свои пухлые губы, за которыми поблескивает жемчуг зубов, корреспондентка увлажнившимся взором смотрит на Ивана Савельевича и, кажется, не слышит его, поскольку ей важен уже не подвиг Ивана Савельевича, а сам Иван Савельевич — сильный, благородный, простой, смотрящий сейчас туда, поверх крыш, весь такой недоступный, прекрасный… И вот оба они уже сидят на полу, на медвежьей шкуре, с бокалами белого вина в руках, и она, счастливая, раскрасневшаяся, гладит голову «бедного мишеньки» и смеется, смеется, запрокидывая свою прелестную головку, пододвигаясь все ближе к Ивану Савельевичу и будоража обоняние безупречным ароматом «шанели № 5». Их плечи уже соприкасаются, а шелковые локоны ее волос щекочут его слегка небритую щеку… Тут Мамалена поворачивается на другой бок, бормочет что-то вроде «эта чертова геосинклиналь», и на лбу у Ивана Савельевича проступает испарина. Он переводит дух, опасливо косясь на Мамулену — чуткую, всевидящую, всегда готовую навострить ухо, чтобы запеленговать преступные помыслы супруга…

44

Кто-то коснулся его лба, и Щербин открыл глаза. Борман смотрел на него и явно чего-то ждал.

—Чего тебе, собака? — едва ворочая языком, прошептал Щербин.

Пес поднялся и, прихрамывая, поковылял к двери. Уже оттуда он вновь посмотрел на Щербина и вильнул хвостом. Щербин понял, что должен открыть псу дверь (теперь Щербин мог уже ходить, и потому запирал дверь зимовья — мало ли что?!), по крайней мере, сдвинуть дверную задвижку, а пес уж сам распахнет дверь.

Жалуясь небу, Щербин добрался до двери и отодвинул задвижку. Борман исчез за дверью. Послышалось рычание пса, что-то упало, на землю посыпались дрова. Неожиданно пес заскулил за дверью, Щербин толкнул ее рукой, и Борман появился в дверном проеме. В зубах он держал какие-то ремни с металлическими застежками. Войдя в дом, пес положил все это на пол возле Щербина. Кажется, это была упряжь для ездовых собак. Приподнявшись на локте, Щербин взял в руку ремни. Борман вильнул хвостом. Потом лег и на брюхе, перебирая лапами, совсем как мурза, просящий у хана ярлык, подполз к Щербину, положил свою большую голову ему на руку. Тот потрепал пса между ушами.

—Где-то под навесом, наверное, и сани имеются? — спросил он пса.

Похоже, эта собака когда-то жила здесь со своим хозяином, возможно, с тем самым, которого сменил на острове Коля-зверь.

45

Даже на трех лапах (на четверную пес все еще припадал) Борман тянул сани с Щербиным в гору, не нуждаясь в управлении, самостоятельно выбирая направление.

Без участия человека, без его руководства, пес тащил сани в лагерь Черкеса. И эта удивительно смышленая собака, и старенькие, но все еще крепкие ремни упряжи, и неожиданно оказавшиеся среди хлама под навесом деревянные сани с полозьями, подбитыми металлической лентой, — все это было чудом, словно специально поджидавшим здесь Щербина. Едва ли не спасением, на которое он и не надеялся.