Свобода или смерть: трагикомическая фантазия (сборник)

Возможно, услышав Толиков голос, Евпатий тут же положит трубку. Возможно, молча выслушает все извинения, но разговаривать не захочет. Возможно, пожелает Толику доброго пути, но откажется от встречи…

— Але!.. — настороженно сказал Евпатий.

— Але!.. — закричал Толик. — Это я, Евпатий!.. Умоляю, не бросай трубку!.. Я страшно виноват перед тобой!.. Я все наврал про Аглаю!.. Но я не со зла, я по дурости!.. Обиделся, что вы мне не доверяете, ну вот и… Прости меня, Евпатий, прости меня, ради Бога!..

Евпатий молчал, и это было замечательно. Он не швырнул трубку на рычаг, не оборвал Толика на полуслове. Значит, первая атака удалась, теперь можно было расслабиться и перейти на элегический лад.

— Мне разрешили выезд, Евпатий!.. Билет и виза уже на руках!.. Улетаю послезавтра первым парижским рейсом!.. Не знаю, вправе ли я просить об этом, но… Мне бы очень хотелось, чтобы вы с Аглаей пришли меня проводить… Кто знает, увидимся ли?..

Евпатий молчал. Но Толика не пугало его молчание, и он и не ждал от Евпатия никаких проявлений энтузиазма, достаточно и того, что Евпатий не сказал «нет».

— И еще одно!.. Ты говорил, что у тебя есть приятель в Париже… Ну из наших, эмигрант… Художник он там или кто… Может, ты ему отзвонишь?.. Было бы неплохо, если бы кто-нибудь меня там встретил и как-то помог в первые дни…

Евпатий молчал. Потом буркнул только одно слово: «Хорошо!» Толик не понял, к чему конкретно относилось это «хорошо» — к последней его просьбе или ко всему разговору в целом, но это было уже неважно. Главное, что Евпатий поддержал разговор. А кроме того, даже в самом слове «хорошо» изначально не может быть ничего плохого…

* * *

…В последний вечер Толиковы соседи на удивление долго не расползались по комнатам. Все старательно имитировали какие-то кухонные процессы, хотя должны были, по обыкновению, давно уже сидеть у телевизоров.

Толик не ожидал застать здесь столь представительную аудиторию. Он заскочил в кухню на минутку, чтобы сделать себе чашку кофе, но по острой и мгновенной переглядке женщин понял, что его здесь ждали и что «пресс-конференции» не избежать…

— Толечка, вы не обидетесь, если я вас спрошу?.. — у Эммы Григорьевны сдали нервы, и она кинулась напролом: — Мне все-таки непонятно, как это вы решились?.. Жили вы жили, и вдруг срываетесь куда-то на край света!..

— Ну Париж — не самый край… — осторожно возразил Толик. — И не самое дикое место с точки зрения цивилизации…

— Да, я понимаю… — заторопилась Эмма Григорьевна. — Там, конечно, и еда получше, и одежда поприличней… Но чужой язык, чужие нравы… Вас это не пугает?..

— Это вас должно пугать!.. — хихикнула Нина. — Вот Толик уедет — кто будет Ивана Васильевича на толчок сажать?.. Колька-то целыми днями на работе!..

— Погодите, Нина!.. — поморщилась Эмма Григорьевна. — Это же психологически интересно!.. Человек бросает насиженное место и едет в чужую страну!.. Должны же быть мотивы!..

— Мотив один, Эмма Григорьевна!., — усмехнулся Толик. — Свобода!.. Не колбаса, не джинсы, а свобода!..

— Ну свободу каждый понимает по-разному!.. — Эмма Григорьевна раскраснелась от полемического задора. — Не знаю, что вы имеете в виду под свободой, но лично я, например… Я, например, свободна!..

— Ой!.. — Зинаида Михайловна аж задохнулась от возмущения. — Синичка ты моя вольная!.. Она свободна!.. Говно из-под больного мужа выгребать — вот вся твоя свобода!..

— Фу, Зина!.. — застрадала Эмма Григорьевна. — Неужели нельзя без жлобства?..

— А что, не так, что ли? — не смутилась Зинаида Михайловна. — Ну что ты в жизни видела, кроме своего тромбофлебита?.. А тоже мне — рассуждает о загранице!..

— Потому что я бывала за границей!.. — запальчиво отпарировала Эмма Григорьевна. — В Болгарии. По турпутевке. И представь себе, не потрясена!..

— Правильно!.. — согласилась Зинаида Михайловна. — Ты бы еще в Пензу съездила!.. Болгария — это ж соцлагерь!.. Братская страна!.. Что ты там увидишь?..

— Не будем спорить!.. — примирительно сказала Эмма Григорьевна, хотя по всему было видно, что ей хочется именно спорить. — Но почему нужно покидать родину?.. Человек должен жить там, где он родился!..

— А почему бы не допустить простую мысль, Эмма Григорьевна? — Толик отхлебнул из кофейной чашки. — Что никто никому ничего не должен?.. Человек живет однажды!.. Так пусть он живет, как ему нравится!..

— Это опасная доктрина, Толечка! — Эмма Григорьевна заполыхала, как печка, в которую плеснули керосину. — А вдруг все захотят уехать на Запад?.. Кто же тогда останется?!

— Умные уедут, дураки останутся… — мрачно отозвалась Зинаида Михайловна. — Вроде нас с тобой. Чтобы было на ком воду возить!..

— Все не уедут!.. — меланхолически сказала Нина. — Да и на черта мы там нужны?.. Мы и здесь-то никому не нужны, а уж там…

— Ладно, пусть у нас плохо!.. — Эмма Григорьевна сделала тактический маневр. — Но тогда тем более грешно уезжать!.. Надо не бежать от трудностей, а преодолевать их!..