Свобода на продажу: как мы разбогатели - и лишились независимости

Одним из наиболее резких отличий курса, выбранного сначала Обамой, по сравнению с Бушем, является акцент, сделанный на прагматизм, а не на идеологию. Поэтому он в равной степени пытался установить контакты с Ираном и избегал конфронтации с Китаем, зная о его растущей мощи и влиянии. Во время первого визита Хиллари Клинтон в Пекин в качестве госсекретаря она дала понять, что придает вопросам о правах человека меньшее значение, чем прочим. Она сознавала, что США и Китай — равные партнеры и обострение конфликта принесло бы мало пользы. Поступая таким образом, Клинтон смирялась с переменой, которая давно уже произошла, но которую администрация Буша пыталась отрицать: Америка больше не в состоянии навязывать демократию «под дулом пистолета».

В этом заключается парадокс. Надежды, которые американцы возлагают на Обаму, носят исключительный характер. Однако требования, которые они выдвигают, остались по сути прежними: защитить Америку от терроризма, вернуть им работу и процветание, спасти от экологической катастрофы и упрочить позиции страны в мире. Причем сделать все это ему предлагается в то время, когда два столпа послевоенного устройства мира — либеральная демократия и свободный рынок — изрядно расшатаны, а возвращение у Америки вкуса к либеральным ценностям совпало с невозможностью для нее передать эти ценности другим.

Заключение Народные приоритеты

«В этот день мир объединился», — сообщил сияющий Гордон Браун. Это начало «нового мирового порядка»: такое претенциозное заявление было сделано Вудро Вильсоном при основании Лиги наций после Первой мировой войны. То же самое говорил президент Джордж Г. У. Буш в 1990 году, в конце холодной войны. Знаменовал ли в действительности лондонский саммит Большой двадцатки в апреле 2009 года окончание исторической главы, гибель экономического уклада, который безраздельно господствовал в течение двух десятилетий? И как обстоят дела с политическим устройством, которое его обеспечивало?

В 1989 году, с крахом коммунизма и концом холодной войны, режимы по всему миру, от Китая и России до Южной Африки, Индии и Бразилии, пришли к выводу, что рынку как способу производства нет серьезной идеологической альтернативы. В 2009 году, с кризисом мировой финансовой системы, многие, казалось, пришли к противоположному заключению: стихийные свободные рынки привели к катастрофе даже самые богатые и сложные общества. Многие скептически отнеслись к этому раскаянию, решив, что когда удача снова вернется, она приведет с собой и прежний — стяжательский — образ жизни. Но даже если принять такое допущение, будет ли это знаменовать изменение качества демократии, углубление и расширение основополагающих свобод для большего числа людей?

Эти 20 лет обогащения в глобальном масштабе трансформировали представления правительств и народов о свободах. Возвышенная свобода превратилась в финансовую: возможность зарабатывать, копить и покупать. Все другие свободы были подчинены этой цели. Политические лидеры даже превозносят шопинг как патриотический долг. Это — вместе с интернетом и другими технологическими достижениями — обеспечило невиданную ранее культурную однородность. Сверхбогатые, достаточно богатые и стремящиеся к богатству люди, будь то в Санкт–Петербурге, Шанхае, Сан–Паулу или Южном Кенсингтоне, жили в единообразном мире с теми же дизайнерами, брендами, сайтами социальных сетей и средствами связи, теми же спортивными автомобилями и местами отдыха. Возник культурный конформизм, чувство стадности, обеспечившее тем, кто находился у власти, удобную для манипуляций среду.