Свобода от совести

Помним, мол, павших, никто не забыт.

Богат арсенал образцов героизма.

Во имя идей торжества коммунизма

Насмерть стояли отчизны сыны,

Грудью мостили дороги войны.

А тем, кто вернулся к дымящим руинам,

Где оды поют материнским сединам,

Стала наградой прижизненной им

Слава, замешанная на крови.

Не долго пришлось нам залечивать раны,

По льготному списку кормить ветеранов,

Клятвы сорить над горбами могил:

Мир бережём, мол, что есть только сил.

Неймётся воинствующим миротворцам,

С империализмом бы им побороться,

Ввязнуть в кровавый афганский раздрай,

В Косово сектор им подавай.

Свив гнездышко-виллу в заморских Багамах,

Пристроив в Багамах сыночков с мамами,

Они не пошлют их в пекло войны,

В посмертных Героях другие сыны.

Погибших парней из российской глубинки

В гробы паковать не хватает уж цинка.

Но бодрый полковник с экрана взахлёб

Реляции шлёт – людоедский отчёт:

«Чеченцев с полсотни побили из пушек.

Бомбим перевал Ослиные уши.

Под Бабаюртом имели успех:

Наших погибло поменьше, чем тех».

Иль Родина стала такой кровожадной?

Иль Родина тешит инстинкты стадные

Бойким бренчаньем полковничьих слов?

Иль дома своих не хватает ослов?

Которые снова начнут похваляться,

Осиротевшей матери клясться:

«Сына ты, мать, потеряла не зря,

Светлого завтра встает уж заря.»

Память манкурта плешью побита.

Никто не забыт? – всё перезабыто.

С камня паук на тенётах повис.

Мхом пожелтевшим порос обелиск.

* * *

На Монмартре к чёртовой матери

Я цыганку в сердцах послал,

А на Марсовом поле

Мне дай только волю,

Китаянку обнимал.

Эх, цыганочка-сербияночка,

Ты когда забрела в Париж?

То кольцо твое – жестяночка,

Нет в нём золота и на шиш.

Столько прожили –

не тревожились,

Мол, увидев Париж, умереть.

А здесь рожи, что ни шаг –

чернокожий.

Так зачем мне такая смерть?

Как на кафеле

его «фотография»,

Этот уличный негр-продавец.

Он мне эдак со злостью: «Мафия!»

Обзывается еще, подлец.

Те, кто мафия, тем на яхте бы

Рассекать по Сене милей.

Я ж в кораблике – уж не ахти,

Ну а на ночь – в предместный мотель.

То цыганки, то китаянки,

То брат негро –  со мною шалишь!

Как бы мне распознать парижанку,

Чтоб сказать: я влюбился в Париж!

* * *

На полях Елисейских не сеют рожь,

На полях Елисейских – от волнения в дрожь,

Потому что поодаль, будто вешку воткнул, –

Санька Эйфель над городом башню взметнул.

Наш кораблик по Сене бурунами ворчит:

Преклоните колена – это  Париж!

Тот, где кровь за свободу проливали рекой,

Тот Париж, что, как праздник, который с тобой¹ .

Мальчуган машет с берега: бон вуайяж!²

Я узнал его сразу: это Гаврош –

Сорванец из предместья Сент-Антуан,

На буржуев припасший ржавый наган.

Плачут ивы над Сеной, умываясь волной,

Но печаль их не тронет гранитный покой.

Злобно скалясь, химеры стерегут Нотр-Дам,

Нитью каменных кружев опутавши храм.

С Капуцинок бульвара куда ты спешишь?

На Монмартр, где Коммуну лелеял Париж.

А пониже (здесь шпагой звенел д'Артаньян)

В кабаре Мулен-Руж зажигают канкан.

Заразит вольным духом Латинский квартал,

И фонтанов Версальских вспьянит карнавал…

Я б остался в Париже, шлялся б там по сей день.

Только вот ваша Сена впадает в Усень³ .

* * *

Куда мне до нее –

она была в Париже.

В.Высоцкий

Экспресс наш на тормозах,

Динамик в купе всё тише,

Но будто Эдит Пиаф

На Марсовом поле всё слышу.

Вот виден перрона конец –

Последние мгновенья.

Гитару с плеча снял юнец,

Глаза горят вдохновением.

Рвёт струны, хрипит, как бомж,

И голос его всё ближе.

Ну что ты с него возьмёшь,

Если он не бывал в Париже?

Малыш по перрону бежит.

Не терпится непоседе.

Юлой под ногами кружит,

Точь-в-точь как в Диснейленде.

А мать – от злости в дрожь,

Слюною в лицо ему брызжет.

Ну что ты с неё возьмешь?

Ведь она не была в Париже.

Не знает, что малых детей

Не прячут здесь от непогоды

И с самых младых ногтей

Питают духом свободы.

Но вот и рассвет грядёт,

Синь неба повисла на месте,

Крикливых галок полёт –

Точь-в-точь как в парижском

предместье.

Сверкает плуга отвал,

Тракториста в окошке вижу.

Не ему ль я рукой помахал,

Когда подъезжал к Парижу?

Вздымается грудь бодрей.

Иль воздух у нас пожиже.

Мне во сто крат дома милей,

Хоть я побывал в Париже.

* * *

Если вас однажды в Париж занесло,

Довелось красотой насладиться,

Непременно доедьте до Фонтенбло.

Это в двух часах от столицы.

Вы сами увидите в том Фонтенбле,

Хоть музей в стороне от Сены,

Народу здесь – будто парад-але

На цирковой арене.

Меня любопытство туда привело,

Я шляться люблю по Европам,

В тот самый музейный Фонтенбло,

Где в жёлтом песочке тропки.

Особо мне здесь приглянулся трон.

От золота весь он искрится.

В нём в бытность сиживал Наполеон.

Ну и я решил примоститься.

Но только успел я в ту роскошь присесть,

Пристроить сидалища мякоть,

Вдруг голос смотрителя: «Нон! Жё протэст!»

Хватает меня за локоть.

Бормочет сердито: пошел, мол, вон!

А сам весь в лице изменился.

Дескать, ты, мсье, не Наполеон.

И ждёт, чтоб я извинился.

А я ему: ах ты, чопорный галл!

Не смей так со мной обращаться.

Мой пращур – забыл? – по Европе вас гнал

И не захотел здесь остаться.

Сдался мне твой золотой табурет.

Успел ощутить я тем местом:

В нём растянуться возможности нет

Да и сидеть, в общем, тесно.

* * *

Р.ПАЛЬ

Роберт-Первый –

шотландец Бёрнс.

Второй –

россиянин,

Роберт

Рождественский.

Первый