Свобода слуг

Итальянцы сумели возродиться из рабства к свободе, когда по крайней мере лучшие из них взрастили в себе презрение к жизни придворных. Именно в эпоху Рисорджименто мы находим самые страстные инвективы против двора. Даже такой политически умеренный автор, как Джоберти вынужден был написать, что при дворе «“видна желчь в сердцах, обман на лицах, сладость в словах, яд в желаниях: презирают простодушие и прославляют хитрость, строят козни против невинности и боятся негодяев, превозносят милости и принижают заслуги”, как говорил один иезуит… Поэтому голос придворного сегодня стал означать не слишком достойное качество у мужчин, а у женщин – бесчестное занятие. Дворы не только искажают идеи, делают обычаи изнеженными и извращенными, благоприятствуют невежеству, лживой и пустой науке, безделью, наслаждениям, гордыне, корыстолюбию властителя и не только отделяют его от жизни города, они также часто запутывают и сбивают с пути общественные дела, противопоставляя законному и явному правительству тайное и незаконное, извращая справедливость в распределении рангов и наград, изгоняя хороших министров, помогая ничтожным людям одержать победу над достойными, плохим – над добродетельными, готовя государственную революцию при помощи дворцовых переворотов и в итоге плетя заговор, непрерывный, усердный, действенный, против добросердечия властителя и счастья родины. Но легче хотеть реформировать и уничтожить двор (хотя такое и возможно), чем сделать это»[125].

Через несколько лет Джузеппе Верди, прибавив к словам силу музыки, заставил Риголетто бросить проклятие: «Придворные, подлый проклятый род!» Бенедетто Кроче – совпадение из тех, что заставляют задуматься – напомнил своим соотечественникам, когда долгая ночь фашизма клонилась к концу, что возрождение начинается с презрения к двору. Он писал, что «Новые итальянцы», страдавшие и боровшиеся за национальное освобождение, ненавидели придворную Италию, в которой «политическое начетничество не шло дальше советов о хитрости, которые даже не были увенчаны, как у Макиавелли, поэтическим видением человека хитрости и насилия, который изгнал из страны иноземцев и объединил ее в могущественное государство. На смену гражданину пришел придворный, на смену желанию управлять и повелевать – желание служить ради частной выгоды, главной добродетелью при этом становится осторожность в придачу к предусмотрительности и притворству»[126].

Каким бы рискованным делом ни были политические предсказания, кажется маловероятным, что на смену установившейся в Италии огромной власти придет не придворная, а какая-то другая власть. На горизонте не видно политического лидера, который по-настоящему хотел бы или мог освободить нас от придворных. Более реалистичной мне представляется гипотеза роспуска огромной власти по инициативе самих придворных, которые захотят избавиться от зависимости и завоевать центр, пусть и при более мелком дворе, учитывая, что никто из них не может сосредоточить в своих руках власть, сопоставимую с той, что была у отрешенного от нее и сошедшего со сцены господина.

Если таково будущее, позволительно надеяться, что мы увидим меньше раболепия, меньше лести, меньше коррупции и станем свидетелями пробуждения гражданского сознания. Но это не станет настоящим освобождением, и от опасности возрождения огромной власти не удастся избавиться навсегда. Если вы действительно хотите нанести поражение двору, потребуется сделать смелый выбор, вдохновленный глубокой преданностью идеалу республиканской свободы. Единственная альтернатива свободе слуг – свобода граждан, и только политический лидер, понимающий, в чем заключается эта свобода, и любящий ее всем своим сердцем, может создать в Италии политические условия и обычаи, которые затруднят возрождение придворной системы.

Могу представить возражение: но не лучше ли институциональные реформы, новые законы о выборах? Отвечу, что, если есть человек, наделенный властью, сопоставимой с властью господина, который сегодня управляет центром, нет таких институтов или избирательного законодательства, которые могли бы его остановить. Имеющаяся у него власть над медийной империей, над неограниченными финансовыми ресурсами и широкой сетью его сторонников, объединенных в его собственную политическую партию, может восторжествовать в такой системе, как нынешняя или при президентской или полупрезидентской системе, при мажоритарной или пропорциональной избирательной системе или при любом сочетании этих двух систем. Огромная власть всегда может завоевать согласие народа, а при демократии господствует принцип народного согласия.