Свобода слуг

Не важно, много или мало таких людей, важно быть в ладу с собственной совестью, даже ценой отказа от свободы и от семейных привязанностей. Тот, кто живет по заветам религии совести, чувствует себя в ответе за то, чтобы служить примером, а примеры, как все знают, воспитывают лучше слов[137]. Той же самой религией долга вдохновлялись и другие мужчины и женщины из антифашистского движения, такие как Эрнесто Росси, если привести только один пример из многих возможных. Сознание долга заставляло его продолжать борьбу и быть примером непреклонности в стране пресмыкающихся людей, хотя он и знал, что его труды не будут увенчаны победой: «Какой бы ни была будущая политическая ситуация, нам не суждено ею воспользоваться, пока мы живы. Это нетрудно предсказать… Я теперь слишком хорошо знаю итальянцев и их историю, чтобы строить иллюзии. Кавур был англичанином, по ошибке родившимся в балканской стране. И за два-три поколения не изменятся особенности народа, за многие века привыкшего избавляться от любых переживаний по поводу оценки моральных проблем в исповедальне и отказываться, находясь под властью иностранных правителей, от какого-либо достоинства общественной жизни. Но это не важно. Есть те, кому положено подписывать приказы, а есть те, кто должен подыхать в окопах или гнить на каторге. Это тоже разделение труда. И можно предпочесть вторую функцию первой, когда веришь, что тем самым утверждаешь ценности, образующие само основание нашей жизни. Сила может быть права в отношении каждого из нас по отдельности, но сохранить верность самим себе означает передать будущим поколениям на примере, который важнее слов, то, что мы считаем самой светлой частью мысли, унаследованной от прошлых поколений, а именно то, что и делает человека человеком, – свободу»[138].

Если цель в том, чтобы превратить свободных слуг в свободных граждан, невозможно идти ни на какие моральные сделки со двором. Никто, насколько я знаю, не выразил смысл непреклонности лучше, чем Ферреуччо Парри: «У меня нет никаких оснований для антипатии к фашизму, кроме категорического и непоколебимого морального неприятия или, точнее, полного отрицания фашистской атмосферы. Я не одинок: мой антифашизм – это не брожение одинокой горечи. Мои идеи разделяют сотни других молодых людей, вчера великодушные бойцы, сегодня враги спекуляции заслугами и вакханалии риторики, которыми отмечена и окрашена эпоха фашизма. Свободные от ответственности за недавнее прошлое, непримиримые, потому что бескорыстные, непреклонные по отношению к фашизму, потому что не идущие на сделки с собственной совестью, именно эти молодые люди и есть настоящие антагонисты режима, подобно тем, кто имеет незапятнанное право возвыситься над всеми и судить»[139]. Тот, кто хочет бороться за освобождение, должен всегда держаться подальше от двора и показывать словами и поступками, что его намерение – не построить новый двор, но построить или восстановить свободный город.

Чтобы избавиться от свободы слуг, нужен текст, который указал бы путь. В текстах, к счастью, нет недостатка. Есть много книг, которые учат, что такое свобода граждан и каких институтов, политики и образования она требует. Проблема в том, что сейчас идет и уже добилась множества успехов систематическая работа по разрушению письменной культуры. В Италии две трети населения не читают ни книг, ни газет. В ответ на вопрос: «Почему Вы не читаете?», 6 % опрошенных признаются: «Потому что не умею читать». Триумф телевидения породил толпы неграмотных, неспособных понять страницу текста, ухватить концепцию или построить рассуждение. Сартори напоминает нам, что почти весь наш словарный запас, прежде всего та его часть, которую должны знать и которой должны владеть свободные граждане, состоит из абстрактных слов: «“город” еще можно увидеть, но вот “нация”, “государство”, “суверенитет”, “демократия”, “представительство”, “бюрократия” и т. д. таковыми не являются; это абстрактные концепции, выработанные при помощи абстрагирующих ментальных процессов, которые представляют сущности, сконструированные нашим разумом. “Невидимыми” абстракциями также являются концепции справедливости, законности, свободы, равенства, права (и прав). Также, вперемешку, такие слова, как безработица, ум, счастье являются столь же абстрактными словами. И вся наша способность управлять политической, социальной и экономической реальностью, в которой мы живем, и еще больше способность человека подчинять себе природу держится исключительно на мышлении посредством концепций, которые невооруженному глазу представляются невидимыми и несуществующими»[140].