Свобода уйти, свобода остаться

— Чем скорее «змейка» получит свободу, тем скорее можно будет заполучить новый «панцирь». Забыл?

Маг негодующе дёрнул подбородком, но нелестные слова решил оставить при себе. Впрочем, довольно было заглянуть в карие глаза, чтобы до последней мелочи узнать, какой я мерзавец. Ещё бы, думаю только и исключительно о своей безопасности, а на чувства других плюю с самого высокого маяка, какой найдётся в Антрее! Тьфу. Плюю, и что с того? А кто не плюёт, когда речь заходит о жизни и смерти? Твоей собственной жизни и смерти?

Поскольку Олден не собирался меня сопровождать, всем видом выказывая гордое презрение к моим низменным стремлениям, я поплёлся в кладовую сам. Без чужой помощи, хотя на каждом третьем шаге и приходилось касаться рукой стены, потому что голова плохо держала курс.

Домашняя рубашка — просторное одеяние до колен, лишённое пуговиц и прочих застёжек — всё время распахивалась. Почтенная Тарма Торис убила бы меня за такое пренебрежение хорошими манерами, но в приюте мало кого смущает нагота Смотрителя. И потому, что подопечных у меня немного, и потому, что на подвальный этаж никто ни в здравом уме, ни в помрачённом сознании соваться не рискнёт. Здесь моя вотчина. Хранилище моих тайн. Я не прочь поделиться некоторыми из них с гражданами Антреи, но, боюсь, подобная откровенность только усугубит страхи и неприязнь, и так сопровождающие любое упоминание обо мне и моем служении…

Кладовая — небольшое помещение, сухое, в меру прохладное — обычно пустовала. Но не сегодня. Сегодня на столе было разложено угощение. Целый пир. Для червей, которые в скором времени набросятся на мёртвое тело.

Внушающий уважение в жизни, Баллиг и в смерти не утратил своего простого величия: ни серая бледность кожи, ни вялость мышц, постепенно теряющих свои истинные формы, не могли лишить моего телохранителя силы. Пусть теперь она оставалась жить только в моём воображении, но я чувствовал её так же ясно, как видел безвольное оцепенение навсегда закрытых век.

Дорогой ты мой медведь… Зачем ринулся наперерез, да ещё так глупо? Надо было парировать удар, попробовать поставить какой-никакой, а щит. Почему же ты только и смог, что закрыть меня собой? Почему откликнулся на приказ тогда, когда я уже перестал принимать в расчёт твоё существование?

Вопросы, вопросы, вопросы. И ни одного разумного ответа. Кто мне поможет узнать правду? Ты? Кириан? Хонк? Я буду спрашивать. Непременно. Но сначала сделаю то, за чем пришёл. Освобожу тебя окончательно.

Груботканое полотно, прикрывающее тело, сползло на пол, недовольно шурша, словно не желало покидать насиженное место. И моим глазам приготовилась предстать тайна, за которую многие маги Четырёх Шемов отдали бы десятую часть своей жизни, а то и две десятых. Впрочем, о ней я бы не стал рассказывать. Никому на свете, потому что… Нет, и опасно тоже, но больше — стыдно.

Олли, несмотря на имеющиеся возражения, подготовил всё необходимое: и масляные лампы с зеркальными лепестками отражающих щитков, вдвое увеличивающих количество света, потребного для меня, и остро отточенный ножичек, не годящийся для серьёзной драки, зато чудно подходящий для взрезания тела. Особенно мёртвого тела.

Я провёл ладонью по исковерканному ранами животу Баллига. Кровь уже перестала течь, густея на разорванных волокнах. Остыла, потеряв свою живительность. Интересно, я смог бы выжить после таких ударов? Наверное, да, хотя пришлось бы здорово потрудиться, чтобы справиться с болью. А вот если бы боль оказалась сильнее… Нет, пожалуй, не буду пробовать. Кто знает, на что способен рассудок, измученный страданиями? Полагаю, кое на что способен. Но это знание из разряда тех, которые не нужно получать нарочно: понадобится, само придёт.

Где же ты прячешься, моя сладкая? В обычное время я бы знал, куда соваться, но сейчас… Ты наверняка выбрала местечко поукромнее, чтобы спрятаться и переждать. Значит, нужно искать там, где повреждений меньше всего. То есть в голове.

Нет, не буду резать, и так уже Баллигу досталось. Причинять вред ещё и после смерти… Полнейшее непотребство. Но мне же нужно как-то её заполучить? Нужно. Придётся уговаривать.

Я разжал покойнику челюсти (хорошо, что удалось это сделать… А Олден ещё был против спешки! Посмотрел бы я, как он справляется с полностью одеревеневшими мышцами…), наклонился к тёмному провалу рта и позвал:

— Сладкая моя, пора менять норку.

Проникновенно позвал, любовно. Если бы вкладывал хоть часть выказанных чувств в общение с придворными дамами, они бы за мной косяком ходили, эдакой рыбьей стайкой, блестящей, весёлой и довольной. Так нет же, растрачиваю себя по пустякам, не приносящим никакого удовлетворения.

— Не упирайся, сладенькая, ты же чувствуешь, что здесь становится всё холоднее и печальнее.

Тишина и недвижность. Но я не расстраиваюсь, потому что знаю: рано или поздно мне ответят. Не смогут не ответить. В отличие от моей законной супруги эта daneke искренне меня любит. За то, что получает от меня необходимое — еду и кров. Точнее, кровь, но это уже детали…