Свобода в изгнании. Автобиография Его Святейшества Далай Ламы Тибета.

Вскоре я получил письменный доклад, в котором китайцы утверждали как неоспоримый факт, что Лукхангва является империалистическим реакционером, который не хочет улучшения отношений между Китаем и Тибетом, и просили удалить его с поста. Мне передали также устное предложение Кашага, в котором выражалось мнение, что, вероятно, было бы лучше, если я попросил бы премьер-министров уйти в отставку. Это очень огорчило меня. Оба они проявили такую преданность и убежденность, такую честность и искренность, такую любовь к народу, которому они служили!

Когда примерно через день они пришли ко мне, чтобы подать в отставку, в глазах у них были слезы. Я тоже не мог сдержать слез. Но я понимал, что если я не смирюсь с этой ситуацией, то их жизнь будет в опасности. Поэтому с тяжелым сердцем я принял их отставку, сознавая, что должен, насколько это возможно, стремиться улучшить отношения с китайцами, с которыми мне теперь предстояло иметь дело непосредственно. Впервые я понял истинный смысл слов "принудить угрозами".

Примерно в то же время в Лхасу прибыл Панчен Лама. К своему несчастью, он был возведен в это звание при активном участии китайцев и только теперь направлялся в монастырь Ташилхунпо, чтобы занять там свое законное место. Когда он прибыл из провинции Амдо, вместе с ним явилось одно большое подразделение китайских войск (его "личная охрана"), а также семья и наставники.

Вскоре после прибытия молодого Панчен Ламы я принял его в официальной обстановке, а затем мы встретились неофициально за завтраком в Потале. Помню, с ним был очень бесцеремонный китайский офицер безопасности, который пытался войти, когда мы находились наедине. Моя собственная (церемониальная) личная охрана бросилась остановить его, в результате чего инцидент едва не закончился трагически: этот человек был вооружен.

В конце концов мне удалось провести некоторое время наедине с Панчен Ламой, и он произвел на меня впечатление очень честного и заслуживающего доверие молодого человека. Будучи на три года младше меня и не обладая положением, дающим власть, он сохранял простодушное выражение лица и был удивительно счастливым и приятным человеком. Я чувствовал к нему большое расположение. Оба мы еще не знали, какая трагическая жизнь предстоит ему.

Вскоре после визита Панчен Ламы меня снова пригласили в монастырь Татхага Ринпоче, где я очень тщательно и скрупулезно выполнял 15-часовую церемонию освящения "ступы" (памятника), посвященного моему гуру. Я чувствовал глубокую печаль, когда простерся перед ней во весь рост. После этого я совершил поход в горы и по окрестностям, чтобы отвлечься от тягот нашего бедственного положения.

Во время посещения монастыря мне показали кусок черепа Татхага Ринпоче, который сохранился после кремации. На нем ясно был виден отпечаток тибетской буквы, соответствующей его божеству-хранителю. Действительно, этот мистический феномен довольно обычен среди высоких лам. Когда таким образом обжигают кости, на них обнаруживаются буквы или изображения. Бывают случаи, как у моего предшественника, когда такие отпечатки наблюдаются на самом теле.

После вынужденной отставки Лукхангвы и Лобсана Таши ранней весной 1952 года последовал период тревожного перемирия с китайскими властями. Я использовал этот случай для создания Комитета по реформе, который я задумал еще во время поездки в Дромо больше года назад. Один из моих главных замыслов состоял в учреждении независимой системы судебных органов.

Как я уже упоминал в связи со случаем с Ретингом Ринпоче, я ничего не мог сделать, когда был несовершеннолетним, для того, чтобы помочь людям, которые вступали в конфликт с правительством, хотя мне часто этого хотелось. Я помню, например, случай с человеком, который, работая в администрации, был уличен в припрятывании золотого порошка, предназначенного для использования в создании икон "танка". Я наблюдал в свою подзорную трубу, как ему связали руки, посадили на мула задом наперед и изгнали из города. Это было традиционным наказанием за такие преступления.

Был и другой подобный случай, свидетелем которого я стал в Потале. С самого раннего возраста я знал несколько мест, откуда можно было, заглядывая через окна или световые люки, рассмотреть происходящее в тех комнатах, которые иначе я не мог увидеть изнутри. Один раз я таким образом наблюдал заседание секретариата Регента, который собрался, чтобы разобрать жалобу некоего арендатора на своего землевладельца. Я хорошо помню, каким несчастным выглядел этот человек. Он был совсем старым, маленького роста, сгорбленный, с седыми волосами и жидкими усами. К его несчастью, семья его хозяина и Регента (в то время еще Ретинга Ринпоче) были дружны между собой, и иск оказался отклоненным. Я всем сердцем был за него, но ничего не мог поделать. Поэтому теперь, когда я слышал о таких случаях несправедливости, я еще более убеждался в необходимости судебной реформы.