Слово-то какое — доченька! «Доченьки, доченьки, доченьки мои, будут у вас ноченьки, будут соловьи!» Впрочем, какой уж тут Вертинский. Здесь совсем другие слова куда лучше подходят: «Я знаю, меня ты не ждешь и писем моих не читаешь, встречать ты меня не придешь, а если придешь, не узнаешь». Тяжелые, гулкие слова, словно склеп замуровывают какой-то. Или то окошко в их комнатке в Школьном переулке, через которое она видела, как бежит, спотыкаясь, от библиотеки к дому ее мама-мамочка, как она останавливается перед оградкой, нахмурившись, и вглядывается, что ей Нина пальчиком показывает: «Иди сюда скорее!» или «Нет-нет, не подходи!» Кажется, у них и такая еще игра была, если у обеих ничего огорчительного нет, — словно Нина ее в дом скорее зовет или, наоборот, не пускает: не приходи, без тебя лучше.
Без тебя лучше? А именно так и получается. Но кто же он такой, этот старец-страдалец (за что страдал только, неизвестно, и чем себе одиночество заработал)? Наверное, из тех почтенных читателей-лампионов, что светят начиная с послеобеденных часов до глубокого вечера своими голыми головами в читальном зале, многозначительно кряхтят над героическими поступками майора Пронина или подшивками центральных газет (кстати, ни перед одним из них Нина ни разу не видела книжку стихов). Ну, один, кажется, докряхтелся, будет ему теперь домашний уют и покорная слушательница по вечерам, повезло старичку, есть отрада на склоне лет.
По ведь он у нее не только маму Аллу Константиновну отнял — весь Магадан, потому что что-то сразу хрустнуло, дернулось и сломалось, когда Нина читала эти строчки, словно у них там землетрясение, или цунами обрушилось, и все под землю ушло —
Но и у Нины кое-что остается — Кратово или Крым (не решено еще окончательно, куда ехать). Конечно, она с ними поедет, впереди самолета полетит. Нечего ей теперь в Магадане делать, да и зовет ее мамочка вполне притворно, а сама небось днем и ночью молится: только бы не приезжала, только бы не приезжала. Ну и не поедет она — о чем говорить? А Крым или Кратово, какая разница? И там, и там хорошо-прекрасно будет, так прекрасно, что и представить себе страшно.
Кыр… Крым! Кра… Кратово! Кыр… — словно черные вороны над головой носятся, того и гляди крылом черным (что-то она про крыло Татьяны фантазировала, про кисею прозрачную) шарахнут. Но что это за суеверие такое, тем более — у дерзкой, все сокрушающей амазонки! Да чего ей бояться, в самом-то деле? Ехать так ехать: Поверим Гегелю, в его диалектику, черт побери!
20
А пока (в июне 1966 года):
Дергачева Нина Сергеевна, январь 1948 года (18 лет то есть), Магадан, русская (недостоверно, с отцом по-прежнему все неясно), из служащих (предположительно, по той же причине), член ВЛКСМ, студентка второго (только что перешла) курса экономического факультета МГУ, сменный редактор факультетской газеты «Экономист» (здесь обойдемся без КА), амазонка (в несуществующей графе «характер личности», не путать с темпераментом), целевая установка (тоже несуществующая графа) — завоевание командных высот с целью восстановления биологической и социальной справедливости и обретения независимости, отношение к воинской службе — в качестве амазонки, по первой собственной команде, состав — командный, разумеется.
Не участвовала, не привлекалась, не имеет...
Петя, Гегин, ненормальный художник Виктор.
Табуированные влечения: любовь, алкоголь, тряпки — как препятствия к обретению независимости.
Поощряемые увлечения: литература (потребление), спорт (бег и стрельба, хорошо бы лошадку купить — перифраз кого-то из классиков, — но где ее держать…).
Привязанности: мать Алла Константиновна (по лучше бы она со своим старцем развязалась поскорее), Таня Кантор (без комментариев, много уже о ней сказано), Гиви (почему-то помнится), Бубенцов (а вдруг все-таки он и есть отец? хотя глупее этого ничего придумать нельзя), ненормальный художник Виктор (да, но ни в коем случае), Софьюшка, конечно (вот те на, чуть ее не забыла, лучшая подруга на последнем месте).
Антипатии: Зина Антошкина (и вообще вся та комната), Гегин (горилла и больше ничего), Лев Моисеевич (неизвестно за что), мамин старец (хотя он, может быть, и прекрасный человек — но вот пусть и будет им сам по себе, а в семью нечего лезть).