Свобода в широких пределах, или Современная амазонка

Какой, действительно, флаг повесить? Это ведь ее идея. Какой флаг, если сама Татьяна — это трепетное, темное, но прозрачное полотнище (кисея, что ли?) — незримо, но неизменно развевается над и перед бесшумной лавиной всадниц (кто мчится, кто скачет на верном коне?), читай — амазонок, мчащихся лунной (она, конечно, сквозь тучи проглядывает) ночью по бескрайней украинской степи? Но это ведь только образ, фигуральное, так сказать, выражение. А на самом деле? Не будешь ведь действительно темную кисею вывешивать. Что это, скажут, от мух, что ли, защита или траур?

— Флаг РСФСР не советую, — продолжал свое рассмотрение Лев Моисеевич. — Прохожие сочтут наше жилище казенным учреждением и пойдут с жалобами и заявлениями. А их рассмотрение, как я понимаю, не входит в вашу компетенцию.

Тоже верно. Но ведь идею положено защищать, особенно — свою собственную. Так что попробуем.

— А если иностранный? — спросила Нина.

— Еще лучше! — рассердился Каплун-Канталуп. — Хватит того, что я вам ветчину достаю, а за иностранными тряпками бегать — увольте. К тому же какое вы на него имеете право? А соседи что скажут? А власти предержащие? А если какой-нибудь чудик у вас убежища попросит?

— Чудесно! — сказала Татьяна. — Папа, ты даже не представляешь, как это интересно.

— Я-то представляю, а вы, кажется, не очень.

— Папа, да ты послушай, как звучит: Великое королевство Кантрия! Или лучше — Кантория!

— Вот-вот, — сказал этот перестраховщик, — а соседи вас на другой день Контрией будут звать или даже Контрой. Чтобы и думать ни про какие флаги не смели.

— А мы повесим! А мы повесим! — совсем как маленькая завосклицала Таня. Сейчас, кажется, вокруг стола бегать будет.

— Татьяна! — строго прервал ее Лев Моисеевич. — Вспомни, что было прошлым летом в Воронеже.

— Ну и что?

— Ничего. Я прошу тебя помнить об этом — только и всего.

— Вечно у тебя так! — Таня резко встала из-за стола. — Помни-помни! Как будто я столетняя старуха. Не хочу я ничего вспоминать.

Она кинулась с веранды и дверью грохнула. Вот вам, пожалуйста, еще одна тайна семьи Канторов: прошлым летом в Воронеже. Паноптикум какой-то!

А впрочем, в какой семье их нет? Вот и в их, магаданской. С отцом неизвестно. А теперь еще старец появился, лампион несчастный. И вся жизнь Аллы Константиновны между этими вехами в свете последнего явления тоже довольно загадочной представляется. По крайней мере, сейчас уже не будешь так уверенно утверждать, что ничего и никого там не было. Да что говорить о маме, о почти двадцати годах ее жизни — от рождения Нины до сегодняшнего дня, когда даже а Нининой самостоятельной жизни — а это всего лет пять, не больше, — разве тайн мало? Алик Пронькин (тут и Петя был, как теперь говорят, задействован), Гегин, художник факта Виктор. И каждый ведь тайна, никому о них не расскажешь. Это только про Гиви можно рассказать кому угодно — хоть маме, хоть Татьяне: встретился такой смешной добрый человек (не могу вам сказать очень странные люди бывают с чемоданом в руках он под вечер спустился сюда— ну, в отличие от симоновского варианта, сказать-то, конечно, можно). И, конечно, что-то у Татьяны есть, что она вспоминать не хочет. Но ведь можно вместе вспоминать? Нина свое, Таня — свое, обмениваться, что ли. И тогда воронежская история прояснится. А там, может быть, что-нибудь и с Борисом связано. Должен же он, наконец, выплыть когда-нибудь?

— А Борису вы этот адрес сообщили? — спросила Нина у Льва Моисеевича, когда он, поблагодарив Берту Лазаревну, собирался выйти из-за стола.

— Я? — спросил Лев Моисеевич. — Нет уж, это пускай они делают. Пусть сообщают, кому хотят, флаги вешают, фейерверки устраивают. И вот что, девушка, ты кажешься мне умней, способней, чем некоторые. Запиши-ка все мои телефоны и, если что, звони сразу с вокзала — ближе автомата нету. Поняла?

Ну вот амплуа еще более определилось. Значит, она не прислуга, не уборщица, не экономка (это все без, нее сделают), она — осведомительница, шпионка вроде. За кем шпионить — известно. На кого работает — на Льва Моисеевича. Да что он — с ума сошел? Разве она на такое согласится? Да ни в жизнь — на этих странных и загадочных даже женщин доносить. Но если сейчас это заявить: не буду, мол, и все, собрать свою сумку и на электричку, это значит, что общества Тани она на лето лишается, да наверное, и осенью к ним в дом уже не попадет (что-нибудь Каплун придумает, что, Татьяна от нее шарахаться будет) и никаких тайн не разгадает, К тому же, отдадим должное Каплуну — он, человек практический, может быть, все это для пользы дела придумал. Какого? Неизвестно. Но нужно пожить, присмотреться, а не хлопать сразу дверью, если что-то, не понравилось. И что же пока делать?

А ничего. Главное — бегать, бегать как можно больше. Может, это и Татьяну увлечет?