Свобода в широких пределах, или Современная амазонка

— Ненавижу я вас, — сказала Антошкина, — кому все легко и просто. Просто — поступить, просто — учиться, просто — переспать, просто — бросить. Ведь вам же ничего не дорого, понимаешь? Ведь вы же на все плюете! Как с такими вместе жить?

— Вот ты и решила от меня избавиться навсегда, да? Закрыть мне дорогу на факультет своей клеветой? А кто тебе дал право судить, что хорошо и что плохо? Кто тебя назначил судьей?

— Жизнь, — сказала Антошкина, — она не приемлет таких вот шелкоперок (ну, тут эрудиция Антошкину явно подвела, шелкопер не имеет женского рода, да и вообще это из другой области, совсем не то, что она хотела сказать, — ха-ха!).

— Успокойся, приемлет, — сказала Нина. — Только умнее нас делает. Не будь того случая, чем бы я до сих пор занималась? Латынь зубрила?

— Ничего, ты еще сорвешься!

— А если нет? — Черт побери, сейчас бы закурить, потянуть бы из той бубенцовской козьей ноги, но нет ее, да и курить тут, кажется, нельзя, но тогда самое время шампанского хлебнуть. — Выпьем! — лучше не заводиться, ну что ей доказывать, что она дура и синий чулок, не порозовеет она от этого. — Выпьем за твою честную и непреклонную позицию, которая мне помогла.

— Помогла? — недоверчиво спросила Антошкина. — А чем?

— Помогла. А больше тебе знать не надо.

Видно, Антошкиной и самой нелегко — вон как она ухватилась за это крохотное признание ее заслуг. А что, иной раз и чужая прямолинейность может помочь — собственную гибкость, например, обнаружить и проявить, только нм, носителям этой прямолинейности, от этого легче разве? Так пусть хоть немного порадуется, стоя на обочине, когда лавина стремительных амазонок проносится мимо нее. Обочина тут, правда, совсем не к месту — не мчатся ведь прекрасные всадницы по готовым дорогам, а несутся целиной, степью, ну пусть где-нибудь в стороне, счастливая, постоит, глотая пыль из-под копыт. Чем бы ее еще порадовать? Бросить бы ей что-нибудь в утешение.

Теперь уже жалко, что Нина сегодня застряла в Кратове (молоко у Берты Лазаревны убежало, всей семьей изгоняли противный дух с веранды, прежде чем сели завтракать) и не успела совершить победный рейд по магазинам. Все-таки жалко этой дуре французские тени бросать. Но, с другой стороны, чем дороже будет эта подачка, тем царственнее, величественнее сам жест. Так что не надо жадничать.

— И не будем ссориться, — сказала Нина, — ведь все в конце концов хорошо устроилось. Пусть каждая при своем останется. А это тебе на память о нашей встрече, — она вытащила из сумочки французские тени.

Ах как вспыхнули глаза у Антошкиной, этой почитательницы всего сложного, в корне отвергающей легкие пути к достижению высокой цели, или она и против такого соблазна устоит? Это было бы весьма обидно.

— Что это? — спросила Зина, — В магазине этой прелести не было.

— Ага, и не будет. Я раньше с рук купила.

— Так ведь это же дорого! — сказала Антошкина. Она еще не решалась прикоснуться к подарку, но по глазам было видно, что возьмет, можно не сомневаться.

— Не дороже денег, — парировала Нина, сама удивляясь, как естественно удается ей роль легкомысленной фифочки. — Да ты бери, бери. Я еще куплю, у меня денег хватит.

— Замуж, что ли, вышла? — теперь уже с откровенной завистью спросила Антошкина.

Ну конечно! Не признаваться же, что деньги Алла Константиновна прислала, а она вот теперь шикует на мамочкины деньги, — это явно снизит ситуацию. Ну а где она еще могла деньги взять? Украсть? На панели заработать (а что? занятно было бы и такую роль разыграть: «Ах, вы меня оттолкнули! А теперь я видите кто? Видите, что вы сделали? Но я все равно вас всех с потрохами покупаю». Но это оставим в запасе, для другого раза, да и дура Антошкина от страха перед содеянным под стол полезет). А жених — это звучит.

— Да знаешь, появился тут один. Может быть, и выйду.

— Ну, за твое счастье! — нашла верный выход Антошкина и подняла бокал с остатками шампанского.

За счастье отчего не выпить? Но посуду мы здесь бить не будем, тем более что счастья и в помине нет, ничего не сглазишь. Хотя такую вот хапугу вокруг пальца обвести — это, сами понимаете, приятно, но, конечно, счастьем не назовешь. А она сейчас, совсем разомлев, с вопросами привяжется: кто он, да какой? Ну какой-какой! Ясное дело, что принц, и пойдем отсюда. Берешь ты эти тени или нет? Я не заплачу, если и откажешься, они действительно стоят порядочно, и неизвестно, отважится Нина еще раз себе такие купить. А все Берта Лазаревна с ее несчастным молоком!

— Ну как вы там? — спросила Нина перед тем как проститься, когда уже вышли на улицу.

— Нормально. Каникулы сейчас. А я в приемной комиссии работаю. Хватились уже, наверное, надо бежать.

— Девочки все здоровы? Никого не выгнали?

— Ханбекова от нас ушла, еще в том году, перед весенней сессией.

— Вы уже на Горах?

— Да, будем в августе перебираться.

— Ну, привет. Как-нибудь загляну.

— Приезжай, конечно.

Ах как хорошо посидели! Все у нас прекрасно и замечательно. Да, про колбасный яд она не спросила, но ясно ведь, что чепуха.

25