Свобода в широких пределах, или Современная амазонка

На личном фронте, если такой еще существует у женщин ее возраста, все тот же Виктор, нашелся, конечно, потерянный и оплаканный. А куда он деться-то мог? Это только в большой панике можно было предположить, что он сделает что-то над собой, хотя гораздо разумнее было представить более практичные варианты — в сторожа пошел или в рыбаки, плюнув на собственное искусство, предав его огню.

Однако плюнул Витя совсем в другую сторону. «Ах так? — сказал он про себя, наверное (представим этот мысленный диалог пьяного фокусника с трезвым чертом ночью в незапираемом помещении Магаданского автовокзала). — Вы все гении, а я сутенер, существующий на средства полупомешанной старухи (красится уже), и редкие подарки принимаю, которыми расплачивается сексуальная маньячка, за что я им обеим вместе и каждой в отдельности показываю нелепые фокусы, которых и самому стыдно? Ну, гении, потерпите! Только ты меня, — это насторожившемуся черту, — поддержи и укрепи! А я таким же буду!»

И стал — по крайней мере, старается. Никаких закидонов и шокингов, все правильно по теме и манере. Выставкомы берут его работы без звука, со всех сторон — положительные отзывы. Выставка раз, два, еще одна, на зону проскочить — и можно документы в Союз оформлять. Уже первый официальный заказ Министерства в кармане лежит — балет «Лебединое озеро». И не беда, что Виктор его не видел никогда и не увидит в Магадане, но в кино снято, иллюстраций всяких навалом, а знаменитое адажио по радио часто передают. За три с половиной тысячи и не такое можно послушать.

«Как он вырос, — в управлении культуры говорят. — Вот что все-таки делает Москва, творческая дача, советы мастеров…» Как же — мастеров! Ха-ха, с копытами! Но тут важно не переиграть, не зарваться, не охаметь от успеха. А то додумался — привел Его к Софьюшке: познакомься, друг и товарищ, коллега по искусству. Софьюшка, конечно, хороший тон соблюла, ни чем себя не выдала, даже пошла по соседям (в одиннадцатом часу!), благо их много, начатую бутылку водки где-то раскопытила, но назавтра после работы зашла в мастерскую. «С кем же это ты был вчера, Витенька? Я все приглядывалась — не Сева ли Шакун, он раньше режиссером в театре работал. Надо же, до чего человек себя довел!» Как же, Шакун! Хорошо еще, что и Он тоже не распускался, меру знал.

Такие вот у Софьюшки дела, но это все не вчера, а года три уже как началось — Виктор уже и член Союза, и в бюро у них, и мастерскую хорошую — с отходом, как они говорят, это очень важно для живописца — получил. Пусть Софьюшка сама решает, горевать ей от такого поворота судьбы или радоваться.

А мы себе вразвалочку покинув раздевалочку… У Нины тоже кабинет тут отдельный и отдаленный — словно одна на белом свете под теплым солнцем, так они, оба товарища по походу, далеко. И пусть ее, Нину, не трогают их заботы и ситуации. Не лучше ли просто нежиться или на собственный пуп любоваться? Чем плохое занятие? И когда лежишь вот так одна, вдали от всех, нетрудно представить, что эта трубка, шланг с неблагозвучным названием «пуповина», снова отходит от тебя и плавно змеится вдаль, к несущемуся где-то космическому кораблю, а ты несешься в этом теплом блаженстве тоже куда-то, и не будет никаких толчков, столкновений, неприятностей, разве что вдруг ветер подует и натащит туману, но это не раньше чем часа через два, так что и не вдруг, и можно вообще ни о чем не беспокоиться.

И не поймешь, что это, ее сейчасное настроение, — вариации на избитые темы научной фантастики или варианты далекой, первобытной памяти, когда она находилась в утробе, парила, плавала в невесомости, соединенная с родительским организмом питательной, плавно закручивающейся трубкой? Может ли такая память действительно существовать или все это — только впечатления от картинок в учебниках (рис. «Расположение плода в полости матки»)? А отчего бы не помнить, если у каждого был этот темный и гудящий космос, а потом — здравствуйте, я родился! И, может быть, вся Земля, плывущая куда-то вместе со своими морями и материками, Севером и Югом, Москвой и Магаданом, Софьюшкой и Лампионом (и Ниной, разумеется), нежащимися на пустынном берегу, — это только нормальной величины плод, находящийся сейчас в какой-то гигантской полости и потихоньку вызревающий там, чтобы в назначенный (кем только?) час-столетие вырваться (но без всяких там щипцов!) в сверкающий новый мир к сознательной, действенной жизни? Уж мы тогда натворим, можете не сомневаться!

И чтобы это смелое предположение утвердилось, нужно только найти вполне реальную пуповину, соединяющую этот шарик наливное яблочко с мамой Вселенной (здоровенная, наверное, тетя, занятно пофантазировать о ее пропорциях и деталях). Где, интересно, она, эта пуповина, и как крепится? Может, в том же Бермудском треугольнике, о котором всякие страхи рассказывают?