Свобода выбора

Может, он то глухое время идеализирует сегодня, на Володю глядя? Глядя на него, и ГУЛАГ будешь идеализировать?.. И трагедию — будешь? Трагедию старшей дочери? Адольфас и Евгения в доме Богдановых жили полгода, окончили они университет, с блеском защитились и уехали в Вильнюс. Уезжали — Людмила очень плакала, а Богданов радовался и удивлялся слезам жены. Удивляясь, не так уж и любил ее.

В Вильнюсе будто бы даже и безо всякого перерыва, а сразу один за другим еще двое явились на этот свет — внук Витаутас, внучка Юрате. Еще радость, еще и еще она же. Вот уже всей семьей они звонят в Москву в строгом порядке — дважды в неделю. Один раз в неделю пишут. Потом звонить перестали, и Евгения сообщила: ей так удобнее. Писать перестали — удобнее. Приезжать перестали — удобнее. Людмила извелась, исхудала, домогалась по телефону: «Как Женечка, будешь жить-то дальше?» — «Как-нибудь…» — «Приезжай к нам! Как можно быстрее!» — «Дети?!» — «Детей с собой!» — «Что вы там, в Москве, понимаете — „с собой“?! А кто их отпустит? У них имена литовские! Они в костеле крещенные»!

Кто бы мог подумать? Хотя бы и лет пять-шесть тому назад?!

Богданов кое-как держался, русские философы помогли: Бердяев, Соловьев, другие; но у Людмилы поддержки не было — Богданов не в счет.

Нынче все не так — он едва держался на ногах, Людмила держалась слишком бодро, но бодрость эта была для Богданова нестерпимой.

Богданов сказал:

— Ты в обморок упала бы, что ли! Женщина ведь! Мать!

— Падай сам! Падай, а я сопли распускать не буду! Пробовала уже — толку никакого. Скоро и ты убедишься: никакого!

— И что же ты будешь делать? Хотя бы сегодня ночью? Спать крепким сном?

— Молиться буду.

— За кого? Ты же никогда не молишься. Не умеешь!

— За Аннушку — умею. И за маленького. Чтобы здоровеньким родился.

— Ну, это еще не так скоро…

— Месяцев через пять.

— Как-как?!

— Вот так! Слыхал — жениха? Он же русским языком объяснил: «Мы с Аннушкой стараемся!»

Богданов опустился на пол и снизу вверх стал задавать безнадежные вопросы:

— А ванночка где — купать? А коляска где — катать? А пеленки где — пеленать? А стиральные порошки где — стирать? А детское питание где — кормить? А…

Он бы и еще продолжал, но Людмила перебила:

— Встань с пола, мужик! Все-то он, мужик, знает. Специалист по материнству-младенчеству! А еще детская присыпка ребеночку нужна, а ее тоже нет. Упустил из поля зрения присыпку. Ай-ай!

— Не паясничай! — шепотом взревел Богданов. — Время пещерное. Пещера двадцатого века, но это в принципе дела не меняет, все равно — пещера! Поселить современного человека в пещеру — преступление, но кто-то поселил. Родить на тонущем корабле — катастрофа! Уж лучше родить в тюрьме. Лучше!

— Можно и в тюрьме. Неужели нельзя? Где угодно рожают. Этого ты не понимаешь — уж очень катастрофическая умница. Ты, когда родился, у мамочки спрашивал — можно или нельзя? Или — погодить? В маминой утробе, поди-ка, неплохо обустроился?

— Аннушка… И грудью-то кормить не сможет…

— Нелепый человек! Да кто нынче грудью-то кормит? Коровы? У них грудь на другом месте, вот они и могут! Понял, доктор Живаго?!

«Доктор Живаго?» — удивился Богданов. Доктор не доктор, а только глаза бы его на самого себя не смотрели — действительно сопляк! Действительно интеллигентное ничтожество, самый скверный вариант самого себя. Ведь люди — каждый — живет во многих вариантах самого себя: в сильном и слабом, в честном и бесчестном, в умном и глупом, — а нынешний вариант Богданова был самым ничтожным. Вариант же Людмилы — самым мерзким, такое случилось сочетание их вариантов.

Вошел в кухню жених Володя, посмотрел на сидящего на полу Богданова, ничуть не удивился, а потрепал себя за косичку.

— Ну? Как? Ужин считаем законченным? Торжественный?

Богданов еще сник на полу, Людмила подхватилась:

— Что ты, что ты, Володечка! Мы продолжим! Обязательно!

— Вы тут, конечно, на мой счет пригорюнились, да? Вам бы другого зятька — профессорского сыночка какого-нибудь? А?

Людмила растерялась, залепетала нельзя понять что.

Жених Володя похлопал ее по плечу, крепко поцеловал.

— Я вам двоим лучше объясню, чем вы оба — мне одному: профессорские сынки нынче совершенно не в моде. Совершенно! Они уже и своим умом дошли — не в моде, и в приличные дома не суются, так где-то блудят. По мелочам. Они нынче ниже травы, тише воды. А я? Я проживу! И не так уж худо. Я вам не рассказал, считаю преждевременным, но у меня, кроме таксомоторного, и еще кое-что заметано. За-ме-та-но! Мостики наведены. На-ве-де-ны… И с колбаской у нас будет не так уж слабо. А рисом вы запаслись, Людмила Ниловна? — Голос у Володи стал очень строгим.

— Ну так, немножко… — повинилась Людмила. — Больше не удалось.

— Что значит — немножко? — напирал жених Володя.

— Килограммов семь-восемь.

— Семь-восемь? Так он же очень тяжелый, рис, по объему это вот такой мешочек? — начертил в воздухе Володя размеры мешочка. — Всего-то-навсего.

— Хранить негде. В очередях стоять некогда.

— Ну, когда двести двадцать пять граммов крупы в месяц на человека будут выдавать — тогда время найдется… А хранить? Можно на даче.

— Украдут…