Свобода выбора

— А сторож?

— Сторож и украдет…

— Да-а-а. Надо соображать… — серьезно вздохнул Володя. — Так и есть: правительство речи толкает, а соображать как и что — нам, смертным.

— Я сегодня ждала бабу Дашу, думала, она принесет хотя бы граммов триста маслица — как назло, не пришла, не принесла. И даже свидание в метро мне не назначила, — вздохнула Людмила.

— А это что еще за баба Даша? Мне незнакомая? — справился Володя. — Что за свидание?

И Людмиле пришлось довольно подробно объяснять.

Баба Даша, лет восемьдесят, кажется, двоюродная бабушка Людмилы по материнской линии, одинокая, нынче специализировалась по очередям — составляла в очередях «старые» и «новые» списки, одни объявляла недействительными, другие, наоборот, действительными, при возникновении конфликтов, даже с применением физической силы, бесстрашно исполняла роль народного судьи, ну и, конечно, имела контакты с продавщицами нескольких магазинов Черемушкинского района. Мечтала о контактах с завмагами, ей не удавалось, она надежды не теряла. Людмила беспокоилась, звонила бабе Даше: «Вам скоро восемьдесят, а такие нагрузки! И днем и ночью приходится! А мы и без сухариков, без сметаны, без грузинского чая обойдемся!» «А нынче я триста граммов сливочного достала. Приезжай на «Октябрьское» метро, я тебе вручу триста граммов. Я вручу, а ты, пожалуйста, не беспокойся, не волнуйся, у нас здесь своя мафия и правильная организация труда. Мы зря не работаем. Тут у старичка у одного шесть очередей на ладошке химическим карандашом было записано, он запутался, а мы расшифровали, ни одна очередь не пропала. У нас даже увеличительное стекло нашлось записи очередей на ладошке рассматривать — некоторые действительно очень сильно стерлись. Стерлись, а мы опять распределились, переписали номера еще на трех человек, и ни одна очередь у нас не пропала, все реализовали. И на молоко и на вермишель, а одна очередь на шоколадки оказалась. Хотя и не на правдашние, на соевые, но все-таки. Приезжай на «Октябрьскую»! Мне самой-то зачем? Мне восемьдесят, я на воде-хлебе проживу, не в первый раз, а вам? У вас Аннушка, ей кусочек намажьте! А между прочим, я Горбачева никогда не ругаю — некогда!»

Выслушав Людмилу, жених Володя посмеялся, после посерьезнел:

— А что? Старушечья эта мафия да в масштабе всего района — крупный бизнес может оказаться! Я вам говорю, крупный.

Тут и Богданов зачем-то подтвердил:

— Развал… Бесчестие кругом. Чем жить — неизвестно, как жить — неизвестно… будущего нет… Коррупция… Спекуляция… Бесчестие…

— Запомните, Константин Семенович, — посоветовал жених Володя, — запомните: слишком честные люди — глупые люди… Глупейшие. Еще годок-два — и все они самоуничтожатся… А может, и уничтожатся. В общем, так: нынче надо посредничать. Что-нибудь производить тяжелое — блюминги, самолеты, электровозы, — это невыгодно, когда-то еще эти тяжелые предметы кооператорам понадобятся! Производить можно мелочь и легкость: чашки, ложки, подштанники, бюстгальтеры. Ну и, конечно, морковку. Но еще лучше не производить ничего, а перевозить людей с места на место в такси и посредничать на биржах. Еще лучше посредничать между посредниками — совсем хорошо. Кто там, наверху всего и всякого посредничества, — тот нынче царь, Бог и президент. Тому любой бардак — находка и золотое дно. Кто такой спекулянт? Он тоже посредник. Конечно, все наши правительства умным людям на каждом шагу мешают, но с этим надо мириться: самое-то главное они все ж таки делают — бардак и дефицит делают! И надо соображать и устраиваться на какую-никакую биржу водителем. На «мерседес». Конечно, конкурс, но надо преодолеть. Преодолел, тогда тебе любой дефицит — удовольствие, источник настоящего дохода. Вы чего это в окно-то смотрите? Не на меня, а в окно? Константин Семенович! Тесть! Я, по-вашему, не так воспитан, да? А я говорю: в цивилизованном обществе воспитывают не родители, а время. Время — вот кто главный воспитатель масс. Так было при Сталине, так и сейчас. И всегда так будет, я не сомневаюсь!

— Сталина вы не помните… — заметил Богданов и даже вздохнул: «Вот ведь — без Сталина человек обошелся!»

— Не помню. Но уроки того времени — это дело другое.

Людмила тоже вздохнула:

— Да-да — жизнь…

— Она и есть! — подтвердил жених Володя. — Так как же насчет ужина? Дорогая Людочка, как? Эндшпиль? Или все-таки миттельшпиль?

«„Людочка“, — отметил в уме Богданов, — „дорогая“…»

— Я же сказала, Володя: продолжим! — подтвердила Людмила.

— Продолжим насухо? Или?

— Мы с Костей будем стараться.

— А это другое дело! Так что я пошел к Анечке, наверное, уже скучает, а вы, будьте добры, постарайтесь поднять общее настроение. — Но, прежде чем уйти, Володя еще поговорил: — Я ведь ударником работаю. А что это значит? В принципе прекрасная специальность, потому что требует чувства ритма.

— Ритма? Какого?

— Какого угодно. Без ритма жизни нет. Это без духовой трубы, без скрипки, без фортепиано, без дворцов, без прокуратуры она может быть. А без ритма ей куда? Без него и сердца нет, пульса нет. Основа всему.