Свобода выбора фатальна

Алексей только поморщился тогда: «Не знаю, как о его вписывании. Насчет вписался? Нет. Списался по электронной почте с нашим менеджментом насчет своих программных разработок, библиотеке численных моделей, вот, договорился насчет интервью, приехал сюда. Появился на нашей фирме весь дерганный прокуренный, готовый втюхивать фуфло направо и налево, кого угодно наколоть, кинуть, лишь бы втюхать. А ему предложили скромную работу программиста в группе, пусть добивает свой программный продукт во внеурочное время под началом системщика, молодого парня-индуса. Тот на дыбы, я – доктор, у меня мировое научное имя, признание международной научной общественности, десятки статей. А ему в лоб – какой у вас индекс цитирования. Он от фонаря – по максимуму. При нем же набили на компьютере запрос об индексе, поводили «фэйсом по тейблу», мол, нехорошо вводить в заблуждение нанимающих тебя на работу. Ему еще официально не отказали, но, злые языки утверждают, что на прощанье дали совет пользоваться дезодорантом и перейти на жвачку, мол, отбивает тягу к курению. Он ничего, говорят, не понял, ждет. Ждет наш «вечный жид», вечный искатель приключений на свою задницу и путешественник, интервью. У менеджера, пригласившего его на интервью, Петрович пытался стрельнуть – на всякий случай – пятьдесят баксов. Тот вежливо отказал ему сначала в кредите, а потом отказался проводить интервью по поручению фирмы. А других желающих интервьюировать не находится. Статьи его устарели, индекс, как выяснилось, обнулился. Новых, как когда-то в наше старое доброе время, не пишет, стимула нет. Фирм по миру сменил тьму, а рекомендациями и поддержками не разжился. Опыт научного ловчилы пробрел еще в наше старое доброе время, на земле с отеческими гробами… Да, кстати… Он даже на наших тогдашних дегустациях и застольях старался попить и покушать за «счет Чужаго», хоть получал прилично, особенно, по сравнению с нами, студентами и аспирантами. Тяжело уж больно расставался со своими кровными денежками – это еще тогда заметно было. Суть такая пробивалась изнутри, любого, хоть своего, хоть чужого, но непременно кинет, кого по мелочи, кого покрупнее…»

Брагин тогда после невеселого рассказа мысленно хмыкнул про себя: «Вот и прощай, Петрович… Не увидеться нам никогда… Через какое-то время твой облик, Петрович, получивший в потную ладонь горсть моих монет, сольется в моей памяти с обликом крепыша-негра, нагловатого маргинала из пространства Фриско, жалкого метателя монет… Какая разница, оба вы кидалы… Один кидал монеты фигурально, без всякой задней мысли и чего-то совета, а этот, бывший соотечественник, хотел кинуть по своему ли или чужому разумению… Только на жалость к фигуральному и формальному кидале даже нет светлого отклика душевных сил…»

Правда, во время разговора с Алексеем, в сердце Брагина что-то екнуло. Вот об этом странном своем ощущении, может, предчувствии Брагин и рассказал Лере на скамейке Гурзуфского парка за несколько минут перед своей презентацией: «Понимаешь, подумалось как-то странно о нашем порушенном научном братстве… Что мои бывшие аспиранты, как говорится, «вышедшие в люди», пробившиеся на чужой земле… И тот же несчастный тщеславный Петрович, игрушка в руках темных, неведомых мне сил… Хотелось и его хоть чем-то подбодрить: хватит своих соотечественников кидать. Как никак когда-то мы были вместе, у нас что-то было светлое, доброе в ушедшей прошлой жизни… Все же бывший соотечественник, ты есть весточка из той прошлой жизни… Жалость здесь моя не причем, осталось внутри то, что их всех из той далекой, канувшей в небытие страны Советов, делало едиными… Ведь так хотелось тогда с тем же Петровичем посидеть за бутылкой старого доброго калифорнийского винца, поговорить, вспомнить что-то из молодости, из той канувшей в лету страны – жалко, что не выпили, не поговорили по-человечески… В конце концов, скажи тот же Петрович, что тому позарез нужны те же пятьдесят баксов, которые тот клянчил у менеджера, пошли бы отель, одолжил, конечно бы… Зачем так мелко кидать соотечественника, готового тебе же помочь… С флэшкой той же нагло кидать, за дурика держать, мол, дай, нужна мне она пустая, а не забитая твоими программами…»

Брагин снова возвращался к своим старым полузабытым мыслям про бытие и быт «научных летчиков и маргиналов» в своей стране и за ее пределами… Вот некуда и незачем лично ему бежать со своей земли, все– таки не двадцать-тридцать годков, как его ребятам-аспирантам, когда те потекли мозгами в Долину… «А вот ты потек бы из родного Отечества умом-умишком в двадцать или тридцать ради больших денег? – спрашивал тогда в Долине и сейчас в Гурзуфе себя Брагин. И отвечал одинаково и грустно. – Все же не перекати-поле какой-то, все же с корнями в почве, все же не вечный жид-путешественник – без корней, без рода, без племени… Только от этих вопросов и ответов на душе было и будет хреново – хуже не придумаешь…»