Свобода выбора фатальна

А Брагин тезисно рассказал Лере о прекрасном времени Фриско многолетней давности. О Петровиче тоже, в этой связи. Все-таки Брагин знал уже некий потрясающий финал своего рассказа о Фриско: там тоже будет вино, как и в случае с ночным вагоном рестораном в поезде «Москва-Симферополь». Только в поезде была красная марочная «Алушта», а во Фриско речь шла о таком же божественном вине, красном марочном молдавском «Негру де Пуркарь». Лера уже раньше знала новеллку Брагина времен Фриско о нищем амбале-негре, швыряющимся мелкими монетками, что попали в его руки из кармана русского профессора, всё это помогло синтезировать чудный естественный алгоритм асимптотической оптимизации «с шоковым возмущением вместо плавной». Пусть сама Лера домыслит, совьет в единую логическую цепь разорванные цепочки ассоциаций… Впрочем, такие же рваные цепочки и нити предстояло соединить воедино и Брагину… Как– никак связь Петровича с Гариком, Гиви, Вахой очевидна… Но только каков тайный смысл этой странной на первый взгляд связи каков, какая здесь связь прошлого и настоящего?.. Что здесь опасного для Брагина одного, для двоих Брагина и Леры?..

Брагин негромко, буквально тезисно, рассказывал, как воскресным утром его бывший аспирант Алексей, из Силиконовой Долины, подкидывал Брагина до аэропорта Фриско. Уже перед самым аэропортом Алексей вспомнит вслух, что на их фирму приходил наниматься Петрович: «Помните, того самого, из Ленинграда, Таллинна, «вечного жида» – мирового путешественника? Которого вы еще вместе с нами приобщали к искусству дегустатора, обучали правилам дегустационного этикета. На тех всесоюзных конференциях в Ялте, Киеве, Питере». Брагин видел перед собой лицо Алексея и живо во всех подробностях передавал дорожный диалог аспиранта и его профессора. Брагину ведь тоже были по сердце признания его аспиранта об их общем счастливом «советском» времени: «Самое смешное, не будь наших командировок с вашими потрясающими лекциями в дегустационных залах, все бы ваши студенты и аспиранты навек бы остались неисправимыми курильщиками и жалкими потребителями водки и пива. И пошли бы по жизни с девизом оптимистических, интеллектуальных дебилов – «пивка для рывка и водочки для обводочки».

Брагин улыбнулся чему-то давно прошедшему и доброму и передал с каким-то легким надрывом слова своего аспиранта, обращенные к нему тогда на пустынном шоссе во Фриско: «Впрочем, крушение академической и отраслевой науки в России здесь в Долине никого не радует. Теперь то, что делается в российских НИИ, вузах, здесь никого уже давно не колышет, журналы на русском языке стоят со склеенными страницами, их интернетовские страницы практически не посещаются. В девяностых годах в нищих российских институтах в области «хайтека» сотворено светлое ничто. Изобретения и идеи, пусть даже гениальные – это хорошо, но они не покупаемы, как воздух. Фирмы гоняются не за техническими идеями, а за головами, которые эти идеи вынашивают и тем более выносили до их технической, а еще лучше экономической реализации. Давно раскусили, что на скудной экономической почве даже суперидея научная не прорастает конкурентной технологией, интеллектуальным продуктом… Впрочем, с головам с идеями в Долине не легко. Платят не за идеи в головах, а за конкретное воплощение этих идей в рывковые технологии, программы, системы».

Вот тогда-то впервые в разговоре по дороге во Фриско из Долины от дома Алексея и возникло неожиданно имя Петровича. Брагин даже сейчас улыбнулся своим мыслям после воспроизведенной Лере реплики Алексея: «Долине фуфло тряпочное не втюхаешь, как наш Петрович пытался втюхать свои программы за большие бабки». Брагин не признался Алексею о странной недавней встрече в портовом баре, но решил поддержать разговор о Петровиче: «Ах, Петрович… Ну и как он здесь? Вписался, вписывается?»