Свобода

— Значит, ты мучаешь Джойс, потому что не хочешь видеться с Эбигейл? А почему бы просто не прекратить видеться с Эбигейл?

— Потому что мне твердят, что нельзя жить отшельницей. Эбигейл — нечто вроде телевизора на заднем плане. Составляет компанию.

— Но ты только что сказала, что тебе неприятно с ней видеться!

— Да. Трудно объяснить. У меня в Бруклине есть друг, которого я, наверное, видела бы чаще, если бы не Эбигейл. Наверное, это тоже было бы неплохо. — Вероника засмеялась при мысли о своем друге.

— А почему Эдгар не может сказать то же самое? — спросила Патти. — Почему бы им с Галиной и дальше не жить на ферме?

— Действительно, почему бы и нет. Возможно, ты права. Галина просто ужасна, и Эдгар скорее всего в курсе, именно поэтому он и женился — чтобы навязать ее нам. Он мстит маме за то, что оказался единственным мальчиком в семье. Лично мне все равно — я ведь не обязана с ней видеться, — но Эбигейл просто терпеть не может Галину…

— Значит, ты стараешься ради Эбигейл.

— У нее большие амбиции. Я ничего не хочу, но охотно помогу сестре.

— Единственное, чего тебе нужно, — так это денег, чтобы не нужно было работать.

— Да, от такого я не отказалась бы. Не хочу работать секретаршей. Ненавижу говорить по телефону. — Она рассмеялась. — И вообще, на мой взгляд, люди слишком много разговаривают.

У Патти возникло ощущение, что она пытается отлепить от пальцев огромный комок жевательной резинки. Логика сестры была невероятно гибкой — настолько, что путалась не только Патти, но и сама Вероника.

Сидя в вагоне, Патти, как никогда, была поражена тем, насколько успешнее оказались Джойс и Рэй по сравнению с детьми, включая ее саму, и как странно, что никто из отпрысков не унаследовал и доли той социальной ответственности, которая всю жизнь направляла родителей. Патти понимала, что мать считает себя виноватой, особенно перед бедной Вероникой, но в то же время знала, что неудавшиеся дети — это страшный удар по самолюбию Джойс, которая, возможно, проклинает гены Рэя, наследие старого Августа Эмерсона, за некомпетентность и слабость своих чад. До Патти дошло, что политическая карьера Джойс не столько послужила причиной семейных неурядиц, сколько стала своего рода бегством от всех проблем. Было нечто пронзительное и даже достойное уважения в желании Джойс отстраниться, стать политиком, творить добро и таким образом спасти себя. И как человек, который точно так же шел на крайние средства во имя своего спасения, Патти признавала, что не только Джойс повезло с дочерью, но и ей, Патти, повезло с матерью.

Она не понимала лишь одного. Когда Джойс на следующий день вернулась из Олбани, пылая гневом на сенаторов-республиканцев, которые парализуют управление страной (к сожалению, уже не было Рэя, способного напомнить жене о пагубном влиянии демократов), Патти ждала на кухне с вопросом наготове. Как только Джойс сняла плащ, дочь спросила:

— Почему ты никогда не приходила на мои баскетбольные матчи?

— Да, да, — немедленно ответила Джойс, как будто тридцать лет ожидала этого вопроса. — Ты права, права, права. Я должна была приходить чаще.

— Так почему ты этого не делала?

Джойс ненадолго задумалась.

— Трудно объяснить, — сказала она. — У нас было столько дел, что мы не могли уделить внимание всему. Мы были неидеальными родителями. Наверное, ты тоже. Сама понимаешь, как все сложно и сколько бывает дел. Очень сложно поспеть везде.

— В том-то и дело, — сказала Патти. — У тебя ведь находилось время для других вещей. Ты не приходила исключительно на мои игры. Пропустила все, сколько их было.

— Почему ты сейчас об этом заговорила? Я же сказала: прости, я была неправа.

— Никто тебя не винит, — ответила Патти. — Но я ведь хорошо играла в баскетбол. Очень, очень хорошо. Возможно, в качестве матери я сделала еще больше ошибок, чем ты, поэтому я тебя не критикую. Просто подумала: возможно, ты бы порадовалась, если бы увидела, как хорошо я играю. Какая я способная. Тебе стало бы приятно.

Джойс отвела взгляд:

— Я никогда не любила спорт.

— Но ты же ходила на соревнования по фехтованию к Эдгару.

— Не так уж часто.

— Чаще, чем на мои матчи. Что-то не похоже, чтоб ты так уж любила фехтование. И у Эдгара не сказать что хорошо получалось.

Джойс, безупречно сохраняя самообладание, подошла к холодильнику и достала бутылку белого вина, которую Патти почти прикончила накануне вечером. Мать вылила остатки в стакан для сока, выпила половину и рассмеялась.

— Не знаю, почему у твоих сестер ничего не получается, — сказала она, как будто безо всякой логики. — Но Эбигейл однажды сказала интересную вещь. Ужасную вещь, которая до сих пор не дает мне покоя. Эбигейл была… нетрезва. Однажды, когда она еще пыталась стать актрисой, она надеялась получить какую-то замечательную роль, но ей ничего не дали. Я пыталась подбодрить Эбигейл, твердила, что верю в ее таланты, нужно лишь не оставлять попыток. А Эбигейл сказала ужасную вещь. Что я и есть причина всех неудач. Я, которая всю жизнь ее поддерживала. Именно так и сказала Эбигейл.

— Она объяснилась?