Свобода

Уолтер знал, что Патти порезала шины этого омерзительного грузовика, принадлежащего их омерзительным соседям. Они никогда не обсуждали этот случай, но он знал. Она поняла это по тому, что они никогда не обсуждали этот случай. В ту зиму их сосед Блейк строил омерзительную пристройку к дому своей омерзительной подружки, омерзительной матери Кэрол Монаган, а Патти приобрела привычку каждый вечер выпивать не меньше бутылки вина, чтобы затем просыпаться посреди ночи, обливаясь потом и дрожа от страха и бешенства, и с колотящимся сердцем, как лунатик, бродить по первому этажу. Своим бессмысленным самодовольством Блейк напоминал обезумевшей от недосыпа Патти обвинителя, заставившего Билла Клинтона солгать по поводу Моники Левински, и бессмысленных самодовольных членов конгресса, выдвинувших против него обвинение. Билл Клинтон принадлежал к числу тех редких политиков, которых Патти не считала лицемерами, тех, кто не притворялся Мистером Чистюлей, — и она была одной из миллиона американок, которые не раздумывая переспали бы с ним. Нападение на те омерзительные шины было малой долей того, на что она готова была пойти в поддержку президента. Это, разумеется, не искупляет вины Патти, но все же проливает свет на состояние ее рассудка.

Сторона защиты. Еще больше ее раздражал тот факт, что Джоуи той зимой притворялся, что восхищается Блейком. Джоуи был слишком умен, чтобы искренне им восхищаться, но переходный возраст заставлял его тянуться именно к тому, что Патти больше всего ненавидела, чтобы отдалиться от нее. Возможно, учитывая миллион ошибок, которые Патти допустила в своем слепом обожании, она заслужила такое отношение, но в тот момент ей совершенно не казалось, что она заслужила что-то подобное. Ей казалось, что ее вытянули кнутом по лицу. Джоуи несколько раз доводил ее, и тогда она теряла над собой контроль и чувствовала, что может наговорить ему непоправимых гадостей. Безопаснее было изливать свою боль и злость на третьих лиц, к примеру на Блейка и Уолтера.

Она не считала себя алкоголиком. Она не была алкоголиком. Она просто начинала походить на своего отца, который иногда напивался, чтобы забыть о своей семейке. Когда-то Уолтеру нравилось, что она любит, уложив детей, выпить бокал-другой вина. Он говорил, что его с детства тошнило от запаха алкоголя, но он простил этот запах и полюбил его в ее дыхании, потому что он любил ее дыхание, потому что оно шло из ее глубин, а он любил ее глубины. Раньше он говорил ей подобные вещи, и ее окрыляли подобные признания, хотя она не могла на них ответить. Но постепенно бокал-другой превратился в шесть, семь, восемь бокалов, и все изменилось. Уолтер хотел, чтобы вечерами она была трезвой и могла выслушать перечень моральных дефектов их сына, а ей не хотелось быть трезвой и выслушивать все это. Это был не алкоголизм, а самозащита.

И именно в этом заключалась серьезная промашка Уолтера: он не мог смириться с тем, что Джоуи не похож на него. Если бы Джоуи нравилось быть ребенком, если бы Джоуи хотел, чтобы отец учил его всему, если бы Джоуи стеснялся девочек, не умел врать, вставал на сторону слабых, любил природу и плевал на деньги — они с Уолтером были бы лучшими друзьями. Но Джоуи с годами становился все больше похож на Ричарда Каца — ему не требовалось прилагать никаких усилий, чтобы быть крутым, он был неизменно уверен в себе, полностью сосредоточен на достижении своей цели, невосприимчив к поучениям и не страшился девочек, — и Уолтер возлагал вину за свое раздражение и разочарование сыном на Патти. Пятнадцать лет он умолял ее стать на его сторону в деле воспитания Джоуи, помочь ему усилить домашний запрет на видеоигры, чрезмерное увлечение телевизором и унижающую женщин музыку, но Патти ничего не могла с собой поделать — она любила Джоуи таким, какой он был. Она восхищалась его изобретательностью в обходе запретов: он казался ей удивительным ребенком. Трудолюбивый отличник, пользуется популярностью в школе, необычайно предприимчив. Возможно, если бы она воспитывала его в одиночку, она уделяла бы больше внимания его воспитанию. Но эту задачу взял на себя Уолтер, а она позволила себе считать, что они с сыном — лучшие друзья. Она выслушивала его ядовитые рассказы о нелюбимых учителях, пересказывала ему все грязные сплетни и, сидя на его постели, обхватив колени руками, смешила его всеми мыслимыми способами, не щадя при этом даже Уолтера. Она не чувствовала, что предает Уолтера, когда они с Джоуи хохотали над его странностями — нелюбовью к алкоголю, привычке даже в метель ездить на работу на велосипеде, неумением отваживать зануд, ненавистью к кошкам, нелюбовью к бумажным полотенцам и пристрастием к заумным пьесам. Она научилась любить эти его качества или по крайней мере находить их забавными и хотела, чтобы Джоуи увидел Уолтера ее глазами. Или же это надуманная причина, потому что, если быть до конца честной, на самом деле ей просто хотелось добиться восхищения Джоуи.