Свободен - 2.

И только я могу сделать этот шаг назад.

Или не могу. Но я его делаю. Этот шаг. Вырывая своё сердце. Что бы случилось, оно навеки останется с ним.

— Куда ты? — роняет он голову на грудь. И по его вздоху, закрытым глазам, стиснутым зубам я вижу то, чего не разглядела за его бравадой, за нарочитым оптимизмом, искренне излучаемым ради того, чтобы меня поддержать: он знает не хуже меня, как мало вариантов. Возможно, их просто нет.

— Поеду к тёте Вале. Или к Ростису. Там без этих причитаний будет спокойнее.

— Зачем, Лан? — отталкивается он от стола.

— Затем, что мне категорически не нравится твоё «придумаем». Нет, Тём, придумывать мы ничего не будем.

— Тогда оставайся здесь. Уеду я.

— Это твоя квартира, — бреду я за ним, как потерявшаяся собачка, когда решительным шагом он идёт в гардеробную.

— Ты не будешь слоняться как бездомная, — снимает он с верхней полки чемодан. — И нуждаться ни в чём не будешь. Никогда.

— Артём! — хватаю я его за руки. — Ты не понимаешь. Я не смогу здесь. Одна. Без тебя. Просто не смогу. Среди твоих вещей.

— Сможешь, — швыряет он первые попавшиеся под руку рубашки в открытое нутро чемодана. — И вообще до тех пор, пока я не увижу бумагу, где написано, что мы с тобой родственники, ещё ничего не закончено. И даже если увижу, всё равно для меня никогда и ничего не закончится. Но я уйду, раз ты так решила, чтобы тебя не смущать.

— Куда?

— Я найду. Сниму квартиру. А пока переночую в гостинице. Она, кстати, до сих пор оплачена. Там даже мои вещи остались. Лан, — бросает он своё занятие, чтобы меня обнять. — Непокорная моя, не сдавайся! Держись! Ещё ничего не закончено.

— Ты сказал не делать глупостей, — вздыхаю я.

— Ты и не сделала. Не убежала. Не спряталась. Не поехала искать утешения у бывшего.

— А сам ты что собираешься сделать? Не глупость? Не вздумай ничего придумывать, Тём! Подделывать. Подтасовывать. Исправлять.

— Я и не собирался. Но знай, что я никому тебя не отдам, чего бы мне это не стоило.

— Ты вообще в своём уме? — всматриваюсь я в его лицо.

— Нет. И ты прекрасно это знаешь, — даже улыбается он. — Я никогда от тебя не откажусь. Будь мы хоть однояйцевые близнецы. Только если умру.

— Тогда я тоже умру. И на этом всё закончится.

— Но пока я дышу, я буду верить, что мы будем вместе.

«И я!» — добавляю я про себя, хотя вру: я, в отличие от него, уже боюсь верить.

И это неминуемое чувство беды, что я вдруг почувствовала тогда в гостинице, сейчас кажется мне интуицией, которая вопила, кричала, размахивала сигнальными флагами, что нам не быть вместе. Что оно случится — неминуемое. Что такая любовь — наказуема. Такое счастье — преступно. Всё было слишком хорошо, совершенно, идеально. Идеально как пустота, которой не терпит вселенная. За которую немилосердно мстит беспросветным хаосом.

Нельзя забираться так высоко. С такой высоты падают не «больно». С неё разбиваются. Насмерть. Превращаются в прах, что никогда не воскресить. Разлетаются на молекулы, что будут одиноко парить в пространстве как предупреждение тем, кто рискнёт бросить вызов небесам.

И как быть сильной, когда не с чем бороться? Когда нас разлучает то, что не устранить никак? Не закрыть глаза. Не победить. Не смириться. Не вычеркнуть из памяти. Не исправить. Не вылечить. Не преодолеть.

Но я должна. Ради него, единственного, который ещё верит.

И я помогаю ему с бельём и костюмами, хотя он берёт только самое необходимое. И больше не плачу.

— Как там Елизаров? — вспоминаю я человека, жизнь которого тоже рухнула в один миг. Был сын и не стало. Был целый мир — и нет его.

— С ним Нина. Он в тяжёлом состоянии, и врачи пока не дают никаких прогнозов, — сдерживает Артём тяжёлый вздох, сцепив зубы.

Защёлкивает замки. И везёт свой «багаж» в прихожую, громыхая колёсиками. Такой знакомый до боли чемодан. С до сих пор висящей на ручке биркой аэропорта Хайнаня. Чемодан из другой жизни.

— Я соберу тебе что нужно завтра. Сейчас я, прости, совсем ничего не соображаю, — хожу я за ним по комнатам, пока он одевается и бросает в сумку разные мелочи.

И покорно открываю рот для ватных палочек, которыми, как заправский лаборант, он трёт по внутренней стороне моей щеки. А потом даёт им подсохнуть, прежде чем положить в конверт и забрать с собой.

— Посмотри на меня, — приподнимает он моё лицо за подбородок в прихожей, хотя я ничего не вижу из-за вновь застилающих глаза слёз. — Считай, что я уехал на несколько дней в командировку и всё. У меня всё хорошо. И тебе нельзя волноваться. Мы расстаёмся на время. И скоро снова будем вместе. У нас ещё столько всего впереди. Новый дом. УЗИ. Тройняшки. Не грусти, счастье моё. Я здесь. Я рядом. И я всегда буду рядом, несмотря ни на что.

Он наклоняется к моим губам, но так и не целует, потому что остро, пронзительно, невыносимо, первый раз между нами встаёт «стыдно».

«Чем, перед кем мы так провинились? — душат меня слёзы, когда мы прижимаемся друг к другу. — За что с нами обошлись так?»

Вот он, рядом. Любимый. Единственный. Мой. Всё равно мой! А я не могу его даже поцеловать.