Свободен как птица

– Конечно, весело.

– А разве поездка в Синею не получилась более приятной, чем та? Это было тоже в новогодние праздники. Снег шел.

Хадзимэ налил мне пива, а я в свою очередь наполнил его стакан. Он сразу же осушил его. Я подлил ему еще.

– А не помнишь, как мы под зонтиками ходили на горячие источники?

– Да, припоминаю.

– Дзиро был тогда совсем маленьким. У него из-под зонта только ноги едва выглядывали, и сзади казалось, что шагает один зонт. Все от умиления смеялись.

– Да-да.

– Выпьешь еще?

– Угу. – Хадзимэ мог, видимо, пить сколько угодно.

– Я… Я чувствую себя виноватым перед тобой, отец, – вдруг начал Хадзимэ. Я заметил, что глаза его увлажнились, словно он вот-вот заплачет. Нет, он и в самом деле плакал. – Сейчас не такие времена, чтобы мне жить нахлебником. Ты выдержишь, не умрешь, директор? – Глазами, полными слез, сын смотрел на меня в упор. Его губы, мокрые то ли от слюны, то ли от пива, мелко дрожали. – Я понимаю, как тяжко приходится нашему директору. До сих пор мы жили, ни в чем не зная нужды. – Хадзимэ опустил сжатые в кулаки руки. Его широкие и прямые, как доска, плечи напряглись. – Если ты, директор, сейчас умрешь, на мне останется неоплаченный долг за твою доброту. Я не хочу твоей смерти. Мне нужно только одно – чтобы ты жил. Мне довольно и этого. Если издательство потерпит крах, я восстановлю его. Только нужно, чтобы ты дожил до тех времен.

Я внимательно глядел на мелко вздрагивавшие плечи сына. Меня удивило, что он произнес слово «смерть», которое я не только выговорить, но и в мыслях держать боялся. Ведь я полагал, что Хадзимэ ничего не знает о моих делах.

– Если бы только Акико немножко больше понимала тебя. Вот что печально, – произнес тихо Хадзимэ.

Мы с сыном намеренно избегали говорить об Акико. Мне казалось, что он, видевший ежедневно, как одинока Акико, не может упрекать мать за ее неожиданное решение – уехать в Новый год на чужую дачу. Проскользнувшее в его словах осуждение, хотя и сдержанное, потрясло меня до глубины души. Акико ни словом, ни намеком не дала знать Хадзимэ о моей связи с другой женщиной.

* * *

В первый день нового года пришел Дзиро. После поступления в школу сумо он появлялся в родительском доме только раз в году – в Новый год. Он с нерешительным видом топтался в прихожей. На нем было темно-синее кимоно в белую крапинку, коричневато-зеленого цвета пояс завязан сбоку, красиво уложенные в пучок волосы блестели и казались мокрыми.

– Поздравляю! – Даже голос его стал хриплым, как у борца.

– С Новым годом! Мамы нет дома. Проходи скорее.

– Куда же она ушла?

– Уехала на дачу к соседям, – ответил я с невозмутимым видом. – Эй, Хадзимэ! Дзиро пришел! – крикнул я, повернувшись к внутренним покоям.

– Привет! – громко поздоровался прибежавший Хадзимэ. Дзиро пошел в свою комнату. Он осмотрел, потрогал руками книги, письменный стол и другие вещи, оставшиеся на своих прежних местах, затем вернулся в гостиную, встал с рассеянным видом около стола, на котором стояли тарелки с едой.

– Садись. Может, поджарить моти?

– Не надо. Моти я уже ел у себя в общежитии. – Усевшись за стол, Дзиро спросил: – А не найдется ли кинтона[9] с каштанами? Признаться, я шел домой, предвкушая его отведать.

– Нет, наверное. – Хадзимэ стал шарить в холодильнике. – На самом деле нет, – сказал он и извлек из холодильника нарутомаки.[10]

– Ты с детства любишь это кушанье из каштанов.

Дзиро с необычайной медлительностью начал есть нарутомаки. Только его манера есть ничуть не изменилась. Он походил на животное, монотонно поглощающее пищу. Нет, скорее на машину, запущенную в замедленном темпе. Руки его двигались с точно выверенной скоростью, и только иногда, нарушая этот ритм, он подцеплял кусок рыбешки, варенной в сладком маринаде, и отправлял его в рот.

Прежде немногословный Дзиро теперь стал необычайно искусным рассказчиком. После каждого его красочного описания раздавался взрыв хохота Хадзимэ. Он говорил не только о товарищах по общежитию, но и о знаменитых борцах, при этом, комично подражая их голосу, разыгрывал целые сценки, вызывая неудержимый смех у брата.

– Да ну? Серьезно? – переспрашивал Хадзимэ и, переводя дух, снова заходился от хохота.

Дзиро пробыл дома часа два. Когда он собрался уходить, я протянул ему деньги на карманные расходы.

– Благодарствую, – проговорил Дзиро, принимая деньги. Даже в его жесте, когда он брал деньги, проглядывал настоящий борец сумо.

* * *