Свободная ладья

Виктор услышал. Он вспомнил свой кишинёвский топчан за отодвинутым комодом, зеленоватый коврик на стене, подоконник с сушившимися там сухарями – удобное место, где он, оставаясь один, ждал с работы родителей. И – клён во дворе: под ним клубилась хищная мальчишечья толпа, метко стрелявшая из рогаток по воробьям острыми камешками. Он подбирал упавших, они трепыхались в его ладонях, затихая.

– И ещё вот – про кишинёвский ливень:

…Когда я увидел сползшую в погреб под окном стену дома, то ужаснулся. Ведь Витька три часа назад хватался за мой рукав, боясь остаться здесь, потому что предчувствовал беду. И если бы я его не взял с собой на работу, он с этим подоконником мог оказаться в яме, заваленным кирпичами...

Покачал серебристым «ёжиком» Павел:

– Ты это помнишь?.. Да, такое не забудешь. Но тут не только о тебе. Тут его мысли о жизни и о России. Вот где-то здесь одно интересное место…

Павел перелистывал пожелтевшие странички, прикасаясь к ним осторожно, словно боялся, что они рассыплются, а Виктор смотрел на его склонённую седую голову и пытался представить, как этот подвижный, быстрый человек с несолидной внешностью, всю жизнь служивший в армии, мотавшийся с семьёй по самым отдалённым военным округам Советского Союза, стал генералом, пережил крушение империи, оказавшись за пределами России, в украинской Одессе, где у него укоренены двое взрослых детей и пятеро обожаемых внуков.

– Нашёл, слушай. Запись от двадцать первого ноября тысяча девятьсот семьдесят пятого года:

Россия не может быть иной страной, кроме как империей. И хотя у всех империй один конец – распад, Россия – исключение. Все земли, собранные царями в разное время, составили не только единое географическое целое, единый экономический организм, а ещё и духовную целостность. Но страна была устойчивой только тогда, когда в ней имелась не только сильная власть, но и самостоятельная церковь. Именно церковь или объединение всех российских конфессий должны осуществлять нравственный контроль, ЧТОБЫ ВЛАСТЬ НЕ СТАНОВИЛАСЬ СИСТЕМОЙ ПОДАВЛЕНИЯ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО ДОСТОИНСТВА. Ошибка Сталина в том, что он в двадцатых – тридцатых годах уничтожал священнослужителей, взорвал храм Христа Спасителя и только в сорок третьем спохватился, пытаясь возродить церковь. Но после него Хрущёв снова стал преследовать церковников. И вот результат – нет нравственного контроля, зато есть произвол и ложь на всех уровнях жизни. И опять мы идём к какому-то катаклизму…

Павел оторвал восхищённый взгляд от записной книжки, всмотрелся в лицо Виктора, зорко щурясь, ожидая от него такой же реакции.

– Ведь умно, согласен? Нет?

– А есть в этих записях что-нибудь о «хоровом начале» в русском народе?

– Да, где-то здесь я видел. Тоже, согласись, интересная мысль!.. Ты понял, какую ценную вещь тебе твой папаня оставил?! Мелко, правда, написано, да ещё карандашом. Выцвело всё. У тебя лупа есть?

Они пили коньяк, закусывая сыром, Павел рассказывал, как в конце 70-х, оказавшись в Одессе, стал наезжать к Семёну Матвеевичу в Кишинёв, и тот в долгих разговорах винил себя за конфликтный характер, жалел, что не смог наладить отношения с сыном, критиковал власть за всё происходящее и однажды, показав Павлу записную книжку, попросил: «Если до смерти больше с Виктором не увижусь, ты ему это передай».

– Как он умер?

– От сердечной недостаточности. Мне позвонили, я взял взвод солдатиков, прикатил в Кишинёв. На кладбище у могилки их выстроил, речь произнёс, мол, прощаемся с верным сыном России. А тут редкий кишинёвский снежок посыпал, ну и дали мы в хмурое небо троекратный залп. Будешь в Молдавии, сходи на могилку. Может, хоть там он почувствует, что ты с ним помирился.

Павел взглянул на часы. Ему нужно было увидеться в Генштабе с бывшим сослуживцем.