Свободная ладья

…Бессонов, сняв с плеча мотор, устанавливал его в угол камышовой прихожей, трепал вившуюся у его ног рыжую Ласку, прибежавшую на его голос со двора дома, отмеченного аистиным гнездом на крыше, а лермонтовские строчки всё ещё продолжали звучать: «Уж не жду от жизни ничего я, / и не жаль мне прошлого ничуть, / я хочу свободы и покоя…»

Два дня свободы и покоя, протекшие в плавнях, под осокорями, с мальчишками, чьи души отзывались на каждое его слово чутким эхом, – эти два дня сейчас таяли в прозрачном вечернем небе, уходили в небытие, гасли, как облака над поймой.

Бесследно гасли – так казалось Бессонову.

4 Мешок муки

Из дневника пионера седьмого класса Виктора Афанасьева:

…Пришло письмо из Саратова, от дяди Володи. В конверте листок для меня. Там такие слова: «Знаешь ли ты, мой дорогой племянник, что твой отец, будучи почти мальчишкой, спас нашу большую семью от голодной смерти? В 22-м, когда в Поволжье был голодомор, он с риском для жизни добрался до Ташкента. Там на привезённые из Саратова вещи (одежду) выменял мешок муки, а затем чудом довёз до Глотовки. Из той муки мы делали затируху и потому выжили. Не торопись осуждать отца!.. Да, обстоятельства его поломали. И не одного его. Вырастешь – разберёшься…»

Переписываю эти слова дяди Володи и злюсь: ну почему бы им, взрослым, сейчас не объяснить мне всё? Я уже не маленький, пойму…

5 Кричали стрижи

…Ночь была полна звуков. Пели комары. Звенели цикады. Под топчаном вздыхала Ласка – ей что-то снилось. И хозяин хатки толком не спал – лёгкую дрёму без конца что-нибудь спугивало. Вот и сейчас прорезался сквозь мутную кисею сна скребущий звук – кто-то снаружи тянул на себя входную камышовую дверь. Бессонов прислушался. Ту дверь он никогда не запирал, открывалась она легко, и было странно слышать, как кто-то с усилием тянет её на себя. Соседская собака? Ребёнок? Среди ночи?

Под топчаном заворочалась Ласка, вылезла. Ткнувшись носом в щель полуприкрытой двери, вышла в прихожую. Там отчётливо зазвучало её дружеское ворчание и стук мотавшегося хвоста, стучавшего по пустому ведру, по камышовым стенам. Но пришедший почему-то не входил и не подавал голоса, лишь тяжело, с хрипотцой и всхлипами, дышал.

Бессонов резко поднялся, выглянул в прихожую: в проёме входной двери, держась за косяк, маячила женская фигура, источавшая сильный запах валерьянки. Лучия Ивановна? В халате? Что стряслось? Что-нибудь с сыном? Подхватил под руки, ввёл. Усадил на топчан. Её клонило то вправо, то влево. Уложил на подушку, допытываясь:

– Что? Что случилось? Говори же наконец!

Полусонное бормотанье в ответ. Что-то о смысле жизни. Об утраченном смысле. Тряс её за плечи Бессонов:

– Сын? Жив?

– Жив. Спит.

– Так какой ещё смысл?

– Ты смысл. Ты утрачен.

– Ты пьяна?

– Да. От валерьянки.

– Сколько выпила?

– Пузырёк.

– Это же смертельная доза!

– Я знаю. Извини.

Засветил лампу Бессонов, задёрнул занавески. Принёс из прихожей таз, ведро воды, кружку. Поднял Лучию.

– Пей!

Пила, давясь, кашляя.

– Пей ещё!

Снова пила, пока наконец, упав на руки мужа, не вылила из себя всё выпитое в таз. Вместе с валерьянкой. Судорожно икая и кашляя. Потом сидела, прислонив голову к его плечу, и он забытым движением гладил её по влажной щеке, покачивая, как ребёнка, которому нужно, поспав, накопить во сне силы, чтобы, проснувшись, победить своё горе.

А как она всю жизнь боялась показаться слабой! Соперничала со всеми, беспощадно высмеивая чужую медлительность, неспособность подстегнуть себя в трудной ситуации. Её острого словца опасались все – и ученики, и учителя, а её уроки (часто – показательные) были образцом коллективной работоспособности. Но вот силы её ушли, как уходит вода после половодья, обнажая размытые берега.

Лучия уснула, прижавшись к плечу мужа. Он это понял по её ровному дыханию и сидел, обняв, не шевелясь, боясь спугнуть её сон. А не пошла бы их семейная жизнь по другому руслу, думал он, если бы она, Лучия, была бы время от времени вот такой, беспомощной, ждущей сочувствия и защиты?

Очнулась она через час, зашевелилась, освобождаясь от его руки. Попросила:

– Отведи в дом.

Он оделся, взял её под руку. Вывел.