Свободная любовь

– Колитесь, колитесь. У нас откровенный разговор. Если я из вас не вытяну ничего такого…

– Так они же сексуху все хотят. Они хотят: как вы провели ночь? У Чехова это тоже есть: как вы провели ночь? Но те имели в виду совсем другое. А эти – другое. Их не интересует, как я спал, кашлял, была температура. Техника секса, с кем, как, когда разошлись, и действительно, никто не заметил, или все-таки соседи видели, и куда она пошла, и вы не проводили ее? Нет, проводили – уже неинтересно… Возвращаясь к вопросу: днем – писатель, вечером – актер. Написать произведение, которое я читаю… не скажу глупую фразу, что мне ничего не стоит. Стоит. На это уходит два часа, ну три. А исполнить – ну просто год. Не меньше года.

– Вы год пытаетесь понять, что написали?

– Как будто не я написал. Я совершенно не могу понять характер. Когда я писал, я явно писал характер. Но когда я читаю, первые два представления публика просто не понимает, и это почти провал.

– Вы сорвали у меня с губ вопрос: знаете ли вы то, что называется провалом?

– Да.

– Впечатление, что у вас всегда успех.

– Это потому, что мы живем в разных местах Москвы. Просто у меня было какое-то время, в эпоху Райкина, когда я выстроил-таки эту гору и взобрался на нее. И, конечно, с тех пор мне доверяют. Вот это слово: доверяют. И терпят мой провал. Провал, он все-таки не целиком. У меня же произведения мелкие. Я бы не выдержал – такую «Войну и мир» написать и провалиться полностью, это нет, это можно повеситься. Я по страничке проваливаюсь. На этой страничке провалился, на следующей взобрался. Вот это такая трусливость, которая присуща мне. И я так по кирпичикам, по кирпичикам, чтобы вот где-то провалился и тут же выскочил. Я у Райкина научился. Он включал новые произведения понемножку, обкатывал где-то в Туле или Калуге, смотрел провальные места. Те несчастные зрители, на которых он пробовал, были в диком недоумении. Но их было немного по сравнению с населением всего СССР.

– Вы сознательно за ним наблюдали?

– Ну кто из нас за отцом наблюдает сознательно? Просто впитывалось как-то.

История

– Одним из первых выступлений перед интеллигентными людьми было выступление в «Комсомольской правде», организованное Юрой Ростом. Под аплодисменты вышел и ушел. Потом где-то чего-то выпили. Была прекрасная атмосфера. Нам повезло почему? Мы были единомышленники…

– Нам дважды повезло. Когда мы были молоды и встретили хороших людей и когда появился Ельцин, и мы вдохнули воздух свободы…

– Когда он сказал: «Простите меня»… это была такая минута, невозможно слез сдержать. «Простите меня за все, меня, вашего президента…» Счастье того времени было даже не в том, что у нас были общие противники. Они ведь тоже втайне за нас были. Противники – не люди, противники – система, с которой боролись или не боролись все, начиная от их шоферов в их черных «Волгах» и кончая пассажирами.

– Как вы вышли на свою дорогу?

– Смерть Иосифа Виссарионовича Сталина помните? Это было горе, которое совершенно не пахло праздником. И вдруг горе превратилось в праздник. Как? А так, что в институте инженеров морского флота в Одессе вдруг сказали: да делайте что хотите. А я еще кто? Я ж комсорг факультета. Не бог весть факультетик. На плавающий меня не приняли ввиду пятого пункта. Морской институт – судомеханики, кораблестроители. Красивые все. Все готовились к плаванью за границу. А куда брали людей невзрачных – факультет механизации портов. То есть то, что в СССР и никуда не отплывает. Ты будешь провожать и встречать, а ребята будут отплывать. Я комсоргом. Потому что я активный, остроумный, легкий, веселый. И вдруг настроение стало подниматься, мы чего-то стали репетировать. И пошло веселье. Появилась студия «Наш дом» в Москве, Розовский, Рутберг, Аксельрод, роскошная «Весна в ЛЭТИ» в Петербурге, Колкер, Гиндин, Рябкин, Рыжов, а в Одессе – Жванецкий, Карцев, Ильченко. И мы, впереди всех профессиональных театров, стали говорить то, что мы хотим.

Человек ранимый