Свободная любовь

– Это был 1973 год. Канун высылки Солженицына. Но ни он, ни мы еще этого не знали. «Новый мир» разгромлен, Твардовский два года как умер. Я работал в это время в Институте истории искусств. Мой друг Юрий Буртин перешел в «Энциклопедию». Мы продолжали общаться и думали о том, что делать. То, что мы делали в период «Нового мира», надо было как-то продолжать. Мы находились в такой глухой опале, что не имели никакого выхода. Меня не печатали. Долгие годы полного молчания. И мы решили, что нет сейчас другого способа говорить правду и доносить правду до какого-то круга общества, хотя бы до интеллигенции, кроме как затевать зарубежное издание. Ни «Синтаксиса», ни «Континента» тогда не было, рукописные какие-то варианты, самиздата и прочее – не тот вариант. Потому и возник этот, как говорят сейчас, «проект». Почему именно к Солженицыну мы решили обратиться? К тому времени мы уже полностью знали, что он из себя представляет, каковы его убеждения. И уже началась настоящая травля его. За границей печатали «В круге первом» и «Раковый корпус», «Архипелаг» был передан туда. Было понятно, что он изгой и очень скоро может быть выслан. Мы не предполагали этого непосредственно, но хотели обсудить с ним нашу идею и поискать пути ее осуществления. Думали, может, он поедет Нобелевскую премию получать…

– Нобелевская уже была присуждена, но он не поехал получать ее, полагая, что обратно его не впустят…

– Да. У меня сохранился пригласительный билетик его, от руки написанный, с вычерченным планом, как пройти к нему на квартиру. Он жил в Козицком переулке, и вручение Нобелевской премии должно было пройти там. Но власти этого не допустили, и события этого не произошло… Я зашел к нему где-то в конце декабря. Это было уже опасно, и я на всякий случай взял с собой приятеля, сослуживца по институту, попросил погулять возле дома. Мол, если меня схватят, то чтобы он знал. Наталья Дмитриевна была дома, Александра Исаевича не было. Я написал ему записку. Через день или два снова пришел и получил ответную записку. Я ее, к сожалению, уничтожил тут же.

– Из осторожности?

– Ну конечно. Он написал: с большим удовольствием встречусь. А когда состоялась отставка Твардовского, а после моя – мы увиделись с Солженицыным во дворе «Нового мира», и я, прощаясь с ним, сказал: Александр Исаевич, до встречи. Он в ответ: да нет, какие уж встречи сейчас… В том смысле, что начинается новая пора, и вряд ли мы где-то пересечемся. То есть продолжать без дела приятельские знакомства – не его стиль. Я тогда это очень четко почувствовал. Очевидно, отсюда ощущение у некоторых, что он людей использует как шахматы, что они нужны ему до тех пор, пока нужны. Я с этим не согласен.

– Вы думаете, это результат особой сосредоточенности?

– Да. У него есть миссия, он ее должен выполнить. Не потому, что я ему безразличен. Судьба требует, ничего не поделаешь. Как бы мы друг другу ни симпатизировали, продолжать просто так – нет, слишком много других вещей, которые обязан делать. Потому меня это не обидело нисколько. И когда понадобилось, я написал ему и получил немедленный и очень доброжелательный отклик. Встречу он назначил очень любопытно: первого января в восемь часов утра в электричке, которая отходит от Белорусского вокзала.

– Он ехал в Переделкино, где жилу Чуковских?

– До Мичуринца. Оттуда ближе дойти, чем от Переделкина. Я был с женой, Буртин не приехал, он опоздал. Мы сошли с электрички, я с ним разговаривал, жена шла сзади, он время от времени останавливался, протягивал ей руку и помогал перебраться через сугробы.

– Такая куртуазность?