Свободное движение и пластический танец в России

Казалось, «искусство движения» вот-вот превратится в точную «науку о движении». На выставках в РАХН фотографии пластического танца соседствовали с записями трудовых операций по методу ЦИТа[521]. Заведующий Хореологической лабораторией Ларионов утверждал, что между танцевальными и трудовыми движениями непроходимой границы нет: напротив, существует много «переходных этапов» или «пограничных систем движения» вроде незадолго до этого появившихся «физкульттанца» и «индустриального танца». Над созданием первого работал Н.С. Филитис – еще дореволюционный специалист по физическому воспитанию, а теперь сотрудник Московского института физкультуры. На основе физкультурных упражнений танцовщица М.П. Улицкая создала «танец индустриальной эпохи» – «массовый, монументальный, массивный». Правда, производственная эстетика не всегда вызывала у эстетов от танца энтузиазм. Демонстрации «индустриального танца» в РАХН выливались в бурные дискуссии, в которых звучали и голоса против. На одном из обсуждений актриса и жена министра С.Н. Луначарская-Розенель, хотя и благословила танцовщиков «идти путем ЦИТа», все же советовала «избегать механичности, убивающей индивидуальность»[522]. Тем не менее на какое-то время театру и ЦИТу оказалось по пути. Гастевской рубленой строфой Фореггер провозглашал:

Время – рассыпанность авангарда сменить слитным строем армии,
проходящей завоеванную страну.
Нужна команда, нужны приказы. Они уже раздаются:
БИОМЕХАНИКА
Точность, простота и целесообразность.
Учись у машин! Производи! Не акай![523]

* * *

Расцвет «танцев машин» был кратким, но бурным и захватил не только Россию. Начало им положил в 1921 году Парнах, изобразив Эйфелеву башню. В 1923 году свои постановки показали Фореггер в России и Курт Шмидт в Германии. Как ответ на «танцы машин» и конструктивистские спектакли Мейерхольда в 1927 году в Париже Дягилев продюсировал балет «Стальной скок» на музыку Сергея Прокофьева. В этом балете в центре сцены располагался высокий помост, перед ним и по бокам – колеса, рычаги, поршни. Когда движения танцовщиков убыстрялись, декорация вращалась, мигали лампочки, менялся их цвет (оформлял балет московский художник-авангардист Георгий Якулов)[524]. Тогда же в Москве Инна Чернецкая задумала трехактный «заводской балет» на музыку Александра Мосолова – чтобы передать «душу завода… ритм, динамику машин, движения колеса, винта, мотора и проводов»[525]. Последним всплеском «машинных танцев» стал балет «Болт» на музыку Шостаковича (1930), поставленный Федором Лопуховым в Ленинграде. В нем, по словам хореографа, «оттанцовывались трудовые процессы». Особенно сильное впечатление производил «ткацкий станок»: выстроенные в две линии двадцать четыре танцовщицы то опускались на колено, то поднимались; руки их двигались, изображая колыхание челноков и нитей прядильной машины[526]. После генеральной репетиции «Болт» запретили. В балете началась реставрация академизма, и все эксперименты были прекращены. Постепенно «хореографический урбанизм» (по выражению И.И. Соллертинского) превратился в исторический курьез[527]. Правда, в театре аналог «танцев машин» еще на какое-то время сохранился – речь, конечно, идет о «биомеханике» Всеволода Мейерхольда.

Глава 6 Взлет и падение биомеханики

Если танцы машин казались далекими от свободного танца Дункан, то биомеханика Мейерхольда просто была его антиподом. При слове «биомеханика» читатель, знакомый больше с театром, чем с историей науки, вспомнит об этюдах-упражнениях, которые Мейерхольд создал для тренировки сценического движения. Эту традицию до сих пор преподают «внучатые» ученики Мастера. Напротив, ученый-естественник, услышав о «биомеханике», подумает прежде всего о лабораторных исследованиях движений – например, тех, которые велись в Центральном институте труда. И тот и другой будут правы: наряду с театральной существует и научная биомеханика. В истории обеих еще много неясного. Но вот с происхождением самого термина мы попытаемся здесь разобраться, а после вернемся к биомеханике Мейерхольда и снова к свободному танцу Дункан.