Свободные от детей

— А в этот раз я самым банальным образом их застала у него в гримерке. Не подумайте, что выслеживала! Боже упаси… Случайно зашла. А дверь оказалась не заперта. То ли у них так скоропостижно все случилось, что не успели закрыться, то ли… Я уж грешным делом потом думала, что эта дамочка специально оставила дверь открытой, надеясь, что я зайду. Мы ведь с ней соперничали на сцене. И муж это знал, как никто другой! Вот что меня подкосило. Что именно с ней, с той, что столько лет пыталась стереть меня в порошок, платья рвала перед премьерой! Я один раз булавками все сцепила перед самым выходом и так отыграла первый акт. В антракте в несколько рук зашивали… А он предал меня ради нее. Не просто изменил, а именно предал.

— Тут дело уже не в любви, — опять бормочу я, хотя она не нуждается в моих комментариях.

Но Зинаида Александровна подтверждает:

— Любви не стало в тот же момент. У меня внутри все будто напалмом выжгли. Раз — и мертвая пустыня. Самое ужасное, что вымерло все живое, и моя почти звериная любовь к детям тоже. Мне стало в тягость все! Вся жизнь. Играть не могла, читать не могла, разговаривать. А он этого даже не понял… Пытался прощение вымолить. При чем здесь прощение? Мне нечем было его прощать! Души не осталось. Вот как в современных фильмах ужасов показывают зомби — такой я и была.

Выдержав паузу, на которую она мастерица, Зинаида Александровна просит меня подать ей водички, и только освежив горло, продолжает:

— А вернул меня к жизни прекрасный принц! Вот и не верь после этого в сказки…

— Поцелуем вернул? — скромно интересуюсь я.

— Да уж не без этого, — отзывается она с усмешкой. — Дело тоже было на гастролях, только в Белоруссии. Тогда мы еще считались одной семьей… Костя был нашей «восходящей звездой», знаешь такой эпитет? Немного снисходительно звучит, недоверчиво… Звездой он так и не стал, чего-то не хватило. Хотя он был безумно обаятельным, остроумным, пластичным. Молодым, гораздо моложе меня, — она останавливается и скупо поясняет: — Он умер уже очень давно, поэтому я могу доверить вам эту историю. А я, старая кошелка, все живу и живу.

— Я вас умоляю!

— Но мы не об этом сейчас. Он меня вытянул из этого холода, в который я погрузилась. Хотя внешне все началось с заурядной интрижки. Как-то пошло вроде бы на гастролях… Выпили в компании вина, кровь взыграла… — протяжный вздох. — Когда рассказываешь, все кажется таким пустым… А наполнило меня от сих до сих.

Она касается кончиками пальцев макушки и пяток, по-домашнему обтянутых носочками. Жест изящен и выверен, рука в перстнях… Молодые актрисы лишены этого аристократизма, может, и показного, но убедительного, вызывающего трепет сердца и скованность языка. Хочется только слушать ее и смотреть…

— Понимаете в чем дело, Зоя, — Зинаида Александровна пристально вглядывается в тот кусочек своей жизни, когда она родилась заново, — ему принадлежало все во мне: душа, тело, мысли, желания. Все! Это было настоящее безумие, но нам как-то еще удавалось сохранять трезвость мысли, и в театре никто ничего не пронюхал. Самой не верится, что такое вообще возможно. У нас, конечно, были какие-то кодовые фразы, которые мы употребляли при других, если хотели дать понять, что нужно срочно остаться наедине. Или напротив — что это невозможно.

Ее легкий, совсем не старческий смех ветерком струится по комнате. Глаза лукаво прищурены, удлиненные ногти поблескивают. До сих пор кокетлива, очаровательна… Когда вмешиваются цифры, складываясь в нечто невообразимое, ужасая, разум отказывается в это верить, ведь вот же сидит передо мной — живая, блестящая, подтянутая! На каблучках ходит, и так стремительно, что даже я устаю с ней рядом. Восторг, а не женщина… Каким идиотом, похоже, был ее муж!

Точно услышав мои мысли, Зинаида Александровна поясняет:

— А мужу я сообщила о своей любви в первый же день. С недобрыми чувствами, конечно… Позлорадствовать хотелось. А он не поверил! Представляете, Зоя? Он отказывался верить, что я могу ему — такому замечательному и непревзойденному — изменить!

— Самонадеянный был человек…

— Талант, — отзывается она с неожиданным уважением. — Они оба были невероятно талантливы. Мне казалось, что оба могли сыграть что угодно: хоть Гамлета, хоть его мать…

Я сдержанно усмехаюсь, боясь хоть чем-то задеть ее. Но она сама улыбается во весь рот. Мне кажется, что Зинаида Александровна взглядом просит побудить ее к продолжению. Но мне и самой хочется узнать, что же там было дальше в этом ненаписанном романе.

— Мы встречались года три, — охотно откликается она на мой вопрос.

Но больше не улыбается, и я понимаю, что та застарелая боль все еще не умерла в ней. Но это не страшно… Она позволяет этой много пожившей женщине чувствовать себя живой.

— А потом? — тороплю я.