Свободные (СИ)

- Или кто-то заставил их разонравиться, разойтись, разругаться. – Поднимаю глаза на отца и вижу, что он прекрасно понимает, к чему я веду. Однако хватит на сегодня откровений. Не хочу вновь услышать то, от чего потом будет жутко раскалываться голова. – В чем же смысл этого вечера? – Выпрямляю спину, чтобы хотя бы немного соответствовать виду Константина и пожимаю плечами. – Мы просто разговариваем, пьем, слушаем музыку, а потом кто-то вдруг из обычных смертных становится немного счастливее?

- Мы покупаем картины, винтажные статуи, скульптуры, а деньги переводят на счет пострадавших в дорожно-транспортных происшествиях.

- О, - на выдохе покачиваю головой я и вновь устало горблюсь, - ответственный, конечно же, Болконский. Так ведь?

- Да. – Константин недоуменно хмурится. – Он создал этот фонд три года назад, когда…

- …умерла его жена. – Я киваю. Слежу за взглядом отца и вижу высокого, широкоплечего мужчину в идеально выглаженном, сером костюме. У него светлые волосы, добрые, красивые глаза, и даже улыбка, которой он одаряет гостей, очаровательная. Я как не присматриваюсь, все не могу поверить в то, что вижу корень зла собственной персоной. Что? Просто немыслимо. Неужели именно этого человека боятся все, кто сейчас так смело пляшет в этом светящемся, пульсирующем красками зале?

- Кстати, - Константин откашливается. Я перевожу на него взгляд и вдруг вижу какую-то странную, виноватую улыбку, - Зои…

- Что такое? – я вся напрягаюсь. – Что-то случилось?

- Есть еще одна часть вечера, о которой я забыл тебе сказать. У меня ведь всегда был только сын, и я как-то даже не подумал…

- В чем дело?

- Торги.

- Торги? – растерянно вскидываю брови. – Как это понимать? Вы…, то есть ты же знаешь, что денег у меня нет. Я вряд ли как-то смогу помочь тем, кто в них нуждается.

- Сможешь, - он в смятении морщит глаза, - этот вечер – заслуга Болконского, однако средства вкладывают шесть семей. У двух из них – только сыновья. Но…

- Боже, не тяни. Я не понимаю!

- Это вроде благотворительного жеста. Выходят девушки, и мужчины платят хорошую сумму за свидание с ними.

- Что? – в ужасе расширяю глаза. – Ты ведь шутишь. Я не собираюсь ни в чем подобном принимать участия. Это аморально. Продавать себя за деньги? Господи. Что у вас за проблемы с головой? Вы явно не о том переживаете.

- Деньги также переводят на счет пострадавших. И зачастую большие деньги. Поэтому я не вижу смысла в отказе. Участвует Елена, ее знакомые и их дочери…

- Но я ей не дочь. Я вообще здесь чужая, и…

- Зои, - Константин вновь смотрит на меня как-то слишком уж серьезно, будто попросил не продать себя за деньги, а открыть новую планету, - тебе придется. Это традиция. В ней нет ничего дурного.

Нет ничего дурного? Я в ужасе смотрю на отца, затем перевожу взгляд в сторону танцпола и едва не проваливаюсь от стыда сквозь землю. Дима смотрит на меня, смотрит на меня слишком пристально, слишком опасно, и я знаю: если ему удастся меня выкупить – произойдет нечто плохое, неконтролируемое; то, чего я не могу допустить.

- Свидание – формальность, - успокаивает меня Константин. – Зачастую никто на них даже и не ходит.

Однако легче мне не становится. Я не хочу даже минуту проводить в компании этого безнадежного психа. Черт, во что же я себя втянула? Отец говорит и говорит, щебечет рядом, а я не слушаю. Поворачиваюсь спиной к Диме и глубоко втягиваю в легкие воздух, пытаясь взять под контроль мысли и, разбежавшиеся в разные стороны, страхи. Возможно, все обойдется. Да? Возможно, скоро все закончится, и я спокойно закроюсь в своей комнате, залезу под одеяло и больше никогда из-под него не вылезу.

- Дамы и Господа, я рад приветствовать Вас на нашем, ежегодном благотворительном вечере! – Люди взрываются аплодисментами, а я приподнимаю голову и замечаю на сцене старшего Болконского. Он улыбается, пару раз кивает головой и выглядит точно так же, как и его сын, когда тот пытается казаться милым, внутри сгорая от зеленой скуки. Он эмоционально размахивает руками, делает ударения на местоимения «наш», «наше», «нашему», и сверкает глазами, словно пытается затмить светом горящие канделябры. – Я надеюсь и искренне верю в то, что наше вмешательство спасет кому-то жизнь. Что наши дети не столкнутся с подобными трудностями, и сумеют привести нас к светлому будущему.

Люди одобрительно кивают, хлопают, сжимая в руках бокалы с шампанским или иным алкоголем, а я настороженно оглядываюсь: сколько же из них уже заплатили органам зеленые бумажки, пытаясь покрыть пьяного сына, пьяную дочь или взбушевавшуюся, гламурную жену? От подобных мыслей становится тошно, и я встряхиваю головой. Пытаюсь сосредоточиться на чем-то другом, как вдруг чувствую рядом знакомый запах. Все тело тут же сводит. Я медленно поднимаю глаза, вижу сначала черные ботинки, угольные, прямые брюки. Потом рубашку, синий галстук, слегка заросший подбородок, прямые, сжатые губы. И, наконец, глаза.

- Приглашаем на сцену наших девушек! – провозглашает старший Болконский, а я не могу пошевелиться.