Свободный Охотник

Меня заинтересовал вход, завешенный грубой холщовой тряпкой. Сделав несколько шагов, приподнял занавеску — в темной нише виднелся вполне современный унитаз. Уборная. Я издал смешок. И вдруг обнаружил, что мне уже не интересно. Что я устал, что мне хочется домой — посмотреть кино, подцепить случайную юбочку, позвонить какой-нибудь заскучавшей подружке, снять мотор, поехать прямо под теплое одеяло — вариантов полный бумажник! Но хотеть что-либо было поздно.

С тупым недоумением я оглядывался по сторонам и видел в призрачном свете только свою колеблющуюся тень. Выход пропал. Двери не было. Самое дикое, что я даже не помнил, в какой из стен она была, эта дверь. Тогда я струсил. А знал бы, что останусь здесь навеки, наверное, просто спятил бы от страха.

Таким приняла меня Келья. Грязным, низким, мерзким.

* * *

Пишущий эти строки, помнишь ли ты, для кого пишешь?

Для себя.

Правильно: все остальные ответы — ложь. А достоин ли ты своих строк, пишущий?

Нет.

Правильно: ты достоин только жизни бренной. Зачем же оскверняешь ты святую бумагу?

Чтобы увидеть, как я грязен.

Да, пишущий, ты грязен, но для чего тебе нужно видеть это?

Чтобы стать чище.

Ты веришь в то, что можешь стать чище?

Нет, не верю.

Почему?

Потому что я грязен, низок, мерзок.

Правильно, пишущий! Повтори еще раз.

Я грязен, низок, мерзок.

Чему же тогда ты веришь?

Я верю коленям. Я верю губам. Я верю Книге. Я верю. Верю. Верю.

Рассказывай дальше, пишущий.

* * *

Первую ночь я провел сравнительно спокойно. Пьяный хаос, воцарившийся в голове, как ни странно, дал возможность заснуть. Если бы я мог соображать, если бы до конца осознавал происшедшее, то не смог бы отключиться ни на мгновение. Утро встретил больным и растерянным. Сон на деревянной кровати, наполненный к тому же бредовыми видениями, явился не лучшим отдыхом для израненного благами цивилизации организма. Впрочем, именовать мое ложе кроватью было бы неправильно. Широкая скамья, покрытая подобием матраца (холщовый мешок, набитый сеном), без подушки, без одеяла — вот оно, неласковое ложе мое, стоит в углу по левую руку от стола, готовится принять полагающуюся ему ношу. Собственно, и наступление утра так же было чистой условностью. Скудный свет, проникающий сквозь высокое оконце, не мог справиться с вечным полумраком Кельи.

К счастью, похмелье оказалось не слишком тягостным: принятая вечером доза была слабовата. Период жестоких похмелий наступил позже. Поэтому я имел возможность соображать, но — разумеется! — ничегошеньки не понимал. Я обошел эту комнату без дверей, задержавшись сколько требуется в нише с унитазом, попытался заглянуть в оконце, посидел за дощатым столом, собираясь с мыслями. Свеча стояла на столе, она продолжала гореть, ничуть не уменьшившись за ночь. Здесь же лежал старинный фолиант, на котором сияла золотом надпись: "ПРАВИЛА". Я полистал его равнодушно, подумав только, что он, наверное, жутко дорогой. На первой странице была всего одна фраза: "Познавший грязь однажды — раб ее вечный", на других страницах также помещались какие-то фразы, которые я не стал читать, потому что в то немыслимое утро мне было совсем не до старинных фолиантов.

Не знал. Не знал, что это — Книга…