— Они хорошо дружат, и это важно. Знаешь, я не сумела выстроить позицию мамы, ну типа: так, всё, слушаем мать! Мне как-то всегда так жалко на них наезжать. Я даже могу покричать, но этот крик обычно заканчивается смехом моих детей. В результате в какой-то момент я тоже начинаю смеяться. Мы с дочками именно дружим, мы с ними пытаемся договариваться. Я много внимания уделяю детям. Даже иногда себя так по рукам немножечко бью, — думаю, не слишком ли его много? У детей должна быть зона такого легкого одиночества. Оно полезно. В это время можно мечтать, размышлять, думать. У современных детей этого очень мало. Мы волнуемся за них и хотим подстелить везде коврики. Тем более я еще такая мамаша: разрешаю детям дожидаться, пока вернусь домой после спектакля. Я прибегаю, нацеловываю их до двенадцати ночи. Потом думаю: всё я делаю неправильно. Наутро, конечно, дочери еле встают. Но тем не менее, я всё это очень люблю. У меня в детстве такого не было. Мама меня безмерно любила, но вот обнимашки-целовашки… Как-то просто не было принято.
— Ты играешь в нескольких театрах. Не хотелось бы куда-то в штат устроиться?
— Ни за что на свете! Это не мое совсем. Самое ужасное, что со мной может быть, — это когда стесняют мою свободу, когда, например, съемочный график выстраивают и не хотят говорить, когда у тебя выходные, то есть просто забирают целый месяц. У меня прям чесотка начинается. (Улыбается.)
— Слушай, ты же недавно стала заслуженной артисткой. Поздравляю!
— Нет, это вранье! Мне кажется, что просто мои поклонники психанули — подумали, почему мне не дают этого звания, взяли и сделали меня заслуженной в «Википедии». Но у меня нет этого звания. (Так совпало, что вскоре после нашего интервью Юля Пересильд получила звание заслуженной артистки России. —
Я вспоминаю себя в школьные годы. Приезд в Псков каждого артиста — это был космос. Когда-то к нам в филармонию приезжала Наталья Варлей, мы пришли на спектакль, забежали за кулисы, а у нас ничего не было с собой, цветы только, мы ей их вручили, пообнимались, пофотографировались, а когда вышли, я вдруг говорю подруге: «Ира, мы обязательно должны ей что-то подарить!» И мы все деньги из карманов достали, побежали в магазин «Гончар», где продаются всякие горшки, керамика. (Смеется.) Мы бежим, а магазин уже закрывается, кричим буквально в закрытую дверь: «Нам надо купить, нам надо для Натальи Варлей! Вот деньги, на что хватит?» Там какая-то керамическая утка — то ли тарелка, то ли салатница большая такая была. И с этой уткой мы бегом обратно в филармонию, к служебному входу. Прибежали, отдали ей эту утку. (Смеется.) Я была счастлива. И вот мне сейчас девчонки то картину подарят, то носки вязаные. Я ничего никогда не выбрасываю, ничего не раздаю, я обязательно всё оставляю себе.
— Знаешь, Юля, меня радует то, что у тебя сейчас происходит и как происходит. И мне кажется, ты абсолютно в ладу с самой собой.
— Да, Вадик, всё хорошо. Но меня не покидает ощущение, что в один прекрасный момент всё может закончиться. У меня, например, в детстве всегда стоял пакет целлофановый с вещами около кровати. Я почему-то всё время боялась, что может начаться война или еще что-то экстремальное, — такое вот странное ощущение. Сегодня ты ого-го, а завтра ты никто, — я об этом тоже думаю. Поэтому у меня висит костюм Снегурочки и я записала себе пару «минусовок», — на всякий случай, вдруг настанет время, когда придется на корпоративах выступать. Но я точно знаю: каждая секунда, прожитая с открытым сердцем, бесценна.