— Я либо тебя обманывал, либо хотел произвести хорошее впечатление. (Улыбается.) В кадетский корпус я поступил, когда мне было 10 лет. Ты приезжаешь из Москвы в Питер, по сути морской город… Я даже во время каникул носил военную форму и бескозырку, хотя совершенно спокойно мог носить джинсы и свой любимый свитер. А потом в какой-то момент я стал всё это жутко не любить. Стали возникать самоволки и так далее. Но другое дело, что я понимал: мне нужно закончить учебу в кадетском корпусе, довести дело до конца.
— Ты поступал к Льву Додину, выдающемуся режиссеру и педагогу, в Санкт-Петербургскую театральную академию, потому что так решила опять же мама. А когда ты сам понял, что вы с Додиным одной группы крови? Ты ведь уже прошел с ним вместе большой путь.
— Я понял это сразу. Я же попал в академию, и при этом был совершенно не искушенным в театре. До этого я посмотрел всего пару спектаклей, один из них — «Синяя птица» в Московском Художественном театре. Но я знаю, почему мне сразу в академии понравилось, — потому что Додин — это система. Это очень здорово, это правильно. Потому что театр, настоящий театр — это тоже система. Там нет погон, нет построений, но по уровню дисциплины и порядка — это армия, система.
— Вероятно, эта системность сформировала твое отношение к делу, к профессии. Сегодня ты во многом сам менеджер своей жизни — продюсируешь кино, стал режиссером…
— Искренне тебе скажу, Вадик, мне жутко интересно то, чем я занимаюсь. И актерская профессия, и возможность познать новое — режиссура, продюсирование, создание своей компании, рождение новых проектов, идей, доведенных твоими руками до какого-то логического завершения. Вот в этом моя бесшабашность. Тот же фильм «Тренер» — это совершенно авантюрный замут, но он, как бы сказать, в пространстве того, что ты любишь. Или джазовый музыкальный спектакль, со своей драматургией, — это же тоже невероятная авантюра, какое-то безумие. Всё требует времени, черт бы его побрал! А времени с каждым годом становится всё меньше и меньше. Я никогда в это не верил, когда меня об этом предупреждали. Ну что за чушь, 24 часа? Спите меньше, больше делайте.
— Ты жадный.
— Я жадный, конечно. Хочется всё успеть. Как-то кажется, еще мало сделано, и столько впереди всего важного. Правда, у нас, как только актер начинает снимать кино, продюсировать, петь, что-то еще делать, — я не про себя говорю, а вообще — это воспринимается если не негативно, то как-то странно-агрессивно. Ты актер? Тогда играй. А всё остальное не воспринимается как логичный этап саморазвития и то, что человек внутри этой профессии хочет идти куда-то дальше. В этом смысле я апеллирую к Западу, где к этому относятся совсем иначе, чем у нас: о, круто, интересно, посмотрим! И мне кажется, это вполне нормально — стараться сделать что-то принципиально новое, если ты чувствуешь в себе силу, потребность, амбиции.
— Абсолютно с тобой согласен. Плюс ты ведь закончил актерско-режиссерский курс в театральной академии.
— Конечно. Это потрясающая черта школы Додина — он никогда не отделял актеров от режиссеров. У нас даже те науки, которые должны были преподаваться исключительно режиссерам, преподавались и актерам тоже. Додин всячески конфликтует с таким понятием, как «актер — это белый лист». Человек должен многое знать, уметь спорить, строить, создавать, а всё это происходит в диалоге. В театре на репетициях мы сидим все вместе — все, кто заняты в спектакле. Сегодня ты можешь даже не выйти на площадку, но ты сидишь и слушаешь. Ты существуешь в контексте этого «сговора», который происходит здесь и сейчас. А, например, на съемочной площадке я всегда стараюсь сидеть рядом с плей-бэком (монитор для просмотра отснятого материала. —
— Скажи, Даня, а есть двери, которые ты не можешь открыть, и стены, через которые ты не можешь пройти?
— Надеюсь, что нет. Другое дело, я надеюсь, что выбираю те двери, которые мне нужны, и стены, через которые имеет смысл пробиваться. Ведь здесь очень важен вопрос селекции.