Свободу медведям

А бедная лошадь запуталась еще больше. Ей удалось перевернуться, оставаясь по-прежнему на боку, так что теперь она лежала под оглоблей, перпендикулярно к ней; бедное животное так круто извернулось задом, что теперь не могло даже пошевелиться. Над бровью у нее вздулся шишак, размером с теннисный мячик, закрывший ей глаз. Второй глаз мигал под дождем, и хрипевшая лошадь продолжала лежать на спине, шлепая хвостом.

— Дождь все еще льет, Графф? — спросил меня Зигги.

— Сильнее, чем прежде.

— Но грозы нет, верно?

— Нет, больше нет.

— Знаешь, — задумчиво произнес он, — принимать ванну в грозу не самая лучшая мысль.

— Будь спокоен, — сказал я.

— Эта ванна — просто бездонная, Графф. Теперь я вижу, как ты там управился.

— Молочник все еще в кустах, — заметил я.

— Ты будешь мыться после меня, Графф?

— Я не так сильно испачкался, — сказал я.

— Как предусмотрительно с твоей стороны, — буркнул Зигги.

— Полиция уже прибыла, Зиг, — сообщил я.

Зеленый «фольксваген» с голубоватым светом передних фар с трудом протиснулся в ворота мимо повозки молочника. В нем прибыло двое полицейских в высоких сапогах и безукоризненной форме, воротники их дождевиков были до смешного одинаково подняты; с ними был, кажется, еще один мужчина, но без формы — в длинном черном кожаном пальто, перетянутом поясом, и небрежно нахлобученном черном берете.

— Они привезли с собой наемного убийцу, — сказал я.

— Полиция?

— Вместе с секретным агентом.

— Наверное, это сам мэр, — предположил Зигги. — Городок маленький, идет дождь — что еще делать мэру?

Все трое вошли в замок; мне было слышно, как обтираемый губкой толстяк заскрипел в кресле и повысил голос, приветствуя их.

— Зигги! — окликнул я. — Сколько потребуется рывков, чтобы завести наш чудесный мотоцикл?

Но он запел мне песнь ванной:

Беда, беда,
Открывайте ворота,
Если деру нам задать,
То беда нас будет гнать.

— О, черт бы тебя побрал с твоим рифмоплетством, — сказал я.

— Тебе следует принять ванну, Графф, — заявил Зигги. И брызнул в меня водой.

Тем временем один из полицейских в форме вышел во двор, держа в руках большой секатор для стрижки живой изгороди. Широко расставив ноги, он склонился над бедной лошадью и прошелся своим инструментом вдоль оглобли, обрезая поводья. Но лошадь продолжала лежать, совершенно ошарашенная, моргая своим единственным глазом. Полицейский присвистнул и повернул обратно к замку.

Но тут он увидел комки грязи, которые вылетали из-за кустов форситии, и услышал топот ног метавшегося по саду молочника.

— Эй! — окликнул его полицейский. — Эй, вы!

И молочник выбросил в воздух очередную пригоршню грязи.

— Эй! — заорал полицейский. И он бросился в глубь сада, держа перед собой секатор для стрижки изгороди, словно опущенную в воду удочку.

Я видел, как молочник кидался от куста к кусту — пригибаясь, сгребая грязь и ветки и швыряя их в воздух; он прятался, наблюдая, как падают его маленькие бомбы, и с карикатурной осторожностью крался дальше.

— Зиг, молочник совершенно обезумел, — сказал я.

И тут полицейский осторожно пробрался в куст форситии, держа перед собой здоровенный, зловеще распахнутый клюв садового секатора.

Затем я услышал, как они собрались у наших дверей. Полоска света под дверью потускнела местами из-за подкравшихся к ней ног; к дереву прикоснулись чьим-то локтем, бедром или животом. Они толклись, тихо перешептываясь — временами можно было разобрать старательно приглушенное слово или часть фразы.

«ясно как божий день»

«должны быть там»

«живут вместе»

«должно быть»

«закон»

«собаки»

«противоестественно»

«бог его знает»

И прочее… как если бы говорили сквозь вентилятор, и только самые быстрые куски фразы успевали проскочить между его лопастями — разрубленные и приглушенные, слившиеся в единый звук, неотличимый от звука шуршания одежды или трения тел о двери и стены.

— Зиг, — сказал я. — Они в коридоре.

— Стягивают силы правосудия?

— Ты еще в ванне?

— Эй! — воскликнул он. — Ты только глянь! — За этими словами последовал шумный всплеск. — Следы бичевания! — изумился он. — Настоящие рубцы! Розовые, как твой язык, Графф. Тебе следует полюбоваться на дело своих рук!

— Я никак не мог отодрать тебя от него, — сказал я.

— Теперь мой зад помечен! — воскликнул он. — Искусная работа! — И я услышал, как он шлепает и скользит в ванной.

Затем в дверь осторожно постучали, и в коридоре наступила тишина; теперь щель загораживала лишь одна пара ног.

— Графф? — позвала моя Галлен.

— Они определили тебя на роль нашего Иуды? — спросил я.

— О, Графф! — выдохнула она.

Затем на дверь навалились, пробуя открыть ключом.

— Отойдите! — воскликнула тетушка Тратт.

— Она не заперта, — сказал я.