Сводные

— Кость, а глянь эту рубашку. Как тебе?

Я смотрю не на рубашка, а на маму и не узнаю ее. Это новая игра, правила которой я не понимаю. Я никогда не видел ее такой — улыбается, смахивая невидимые пылинки с моих плеч, и даже иногда ерошит мои волосы в примерочной, когда я отметаю все ее приличные свитера, которыми она собирается заменить мой поношенный батник траурного цвета.

— Все-то тебе не нравится, Кость, — ворчит она, но на этот раз даже по тону слышно, что она это не всерьез.

Смотрит на меня в зеркало и улыбается каким-то своим мыслям, но я впервые плавлюсь от этого взгляда и даже соглашаюсь на какой-то колючий и бордовый свитер, лишь бы она улыбалась, глядя на меня вот так, как можно дальше.

Я задерживаюсь в примерочной, а мама идет расплачиваться. Одевшись, выхожу к ней, но в этот момент будто натыкаюсь на невидимую преграду.

Мама стоит на кассе, на губах призрачная улыбка и, по-прежнему витая в облаках, она легко поглаживает свой живот.

От неожиданности я сбиваю с ног безголовый манекен. Грохот привлекает внимание работников магазина, а мама оборачивается и смеется с того, как я ловлю сползающие с плеча манекена сумки непослушными руками.

— Глаз да глаз за тобой, Кость!

Раньше она бы обругала меня, сказала, что я снова ее позорю, что я должен научиться себя вести и много других реплик, которые теперь всплывают в памяти одна за другой. Вера в то, что она соскучилась по мне, одумалась или, не дай бог, полюбила, скукоживается как хрупкий древесный лист на морозе.

Дело не во мне.

И не встреча со мной после нескольких недель разлуки сделала ее такой.

Мама получила второй шанс. Другой ребенок обязательно будет лучше. Послушнее. И любимее.

Наверное, это и есть причина для торжественного похода в ресторан, куда она и Платон позвали своих детей, чтобы сообщить радостную новость.

Мы поднимаемся перекусить в ресторан на верхнем этаже. Мама передает мне все пакеты с покупками, плывет впереди, пока я несу пакеты, и каждую минуту встречает кого-то из знакомых. Все в один голос повторяют, что она вся будто бы светится. Покупки в моих руках становятся все тяжелее, как если бы мы закупились кирпичами.

— Кость, займи нам столик и закажи мне фреш и салат, хорошо? — бросает она мне через плечо, пока останавливается возле очередной подружки.

Захожу в ресторан, на автомате исполняю ее просьбу. Свободен только столик у входа. Сажусь и понимаю, что здесь до меня долетают некоторые фразы.

— Ты уверена? — спрашивает маму знакомая.

— Конечно! Мой организм работает, как часы! Точно тебе говорю, это задержка!

— А как отреагировал Платон?

— Ну а как еще он мог отреагировать? — смеется мама, и наверное только я достаточно хорошо ее знаю, чтобы сразу понять: так она пытается уйти от прямого ответа.

— Рад, наверное, что у вас теперь будет общий ребенок? — подсказывает подружка, и мама снова расплывается в улыбке.

Собеседница все сделала за нее.

Рад ли Платон?

Я не думаю, что его чувства изменились за прошедшие с нового года три недели. А значит, все не так однозначно, как пытается подать это мама.

Как поступит Платон? Даже если он не рад этому, вряд ли сбежит, как мой отец. Не такой он человек, чтобы бросать собственного ребенка. Но каково растить ребенка вместе с той, которую даже не любишь? Каково жить в постоянном раздражении и злости на самого себя, что допустил это?

— А другого столика не нашлось? Ну, Костя, ну подумал бы, каково мне тут сидеть прямо в проходе! — возвращается мама. — Молодой человек! Мы хотим пересесть!

— Свободных столиков нет… — отзывается официант.

— Вон я вижу свободный!

— Он забронирован через полчаса.

— Мы быстро.

Она с улыбкой переходит за столик с табличкой «бронь», невзирая на аргументы официанта. Я плетусь следом с пакетами, выпиваю только кофе, а за разговором не слежу. Только отсчитываю минуты до похода в ресторан.

Мама заезжает домой, чтобы переодеться. Я вместе с ней. Захожу в свою брошенную комнату, в которой все стоит на своих местах, хотя я оставлял здесь полный разгром. Вряд ли убиралась мама. Раз карантин отменили, то скорей всего, она вызывала клининговую фирму.

Пока мама переодевается, распахиваю комнату Юли и вдыхаю тот присущий только ей запах. Идеально прибранная девчачья комната, как и моя. Все приведено к порядку, как будто ничего между нами и не было. Вот бы и в жизни можно было так легко исправить прошлое, вызвав для этого специально обученных людей.

— Готов? — мама выходит в свободном на талии платье, но при этом с довольно откровенным вырезом.

Киваю. Собираюсь. Натягиваю маску на лицо, очень жалея, что нельзя спрятать и глаза за очками. На дворе глубокий вечер, идет дождь, и такси еле тащится по пробкам.

Наконец, мы выходим. Я подаю маме руку и пропускаю ее вперед в ресторан, распахивая перед ней входную дверь.

Вхожу следом, но замираю на пороге.

Мой взгляд сразу цепляется за такую неуместную в дорогом ресторане знакомую клетчатую рубашку. Сердце выпрыгивает из груди от радости. Спустя столько времени я наконец-то вижу Юлю.