Свое имя

— Все ясно, — направляясь к столу, процедил старик неопределенным тоном. — Решил, значит, вспрыснуть этот факт… — Он ласково огладил пальцами шейку бутылки, потрогал самодельную бумажную пробку, потом поднял бутылку, поглядел сквозь нее на электрическую лампочку и разочарованно причмокнул: — Разливная…

Извиняющимся голосом Митя поспешил заверить, что другого вина в магазине не было.

— Не уважаю разливную, — брезгливо поморщился Максим Андреевич. — Я, голубок, употребляю только настоящую, с сургучной головкой, с печаткой…

Эх, напрасно Митя бегал в магазин, стоял в очереди, напрасно спешил в далекий поселок Елань — не угодил старику. Но он все же заметил робко, что в разливной водке содержится не меньше градусов и не больше вредных веществ, чем в запечатанной, и что его отец, Тимофей Иванович, насколько помнится, не отдавал особого предпочтения сургучной головке. На это Максим Андреевич ответил, что вкусы бывают разные и что, как это ни прискорбно, а придется первую Митину паровозную получку вспрыснуть чаем с вареньем. И он убрал бутылку в угол, под цветочный столик.

Похоже было, что старик и в самом деле огорчился несоответствием угощения его вкусу: как будто посуровел, от его молчаливых взглядов потянуло холодком. И только после второго стакана чая, крепкого, с вареньем из уральских «раек», он «потеплел» и почему-то стал рассказывать о Клементии Ушкове, крепостном крестьянине, рудознатце и строителе, трудившемся на демидовском заводе. Портреты Ушкова не дошли до наших дней, да и вряд ли писались с него портреты, зато сохранились дела этого подневольного уральского мастерового, чудесные дела, перед которыми бессильным оказалось даже само время. Одно из них — знаменитая плотина, построенная Ушковым и прозываемая в народе его именем.

Демидовский завод работал на вододействующей силе и испытывал в плотине большую нужду. Из года в год берега реки обследовали разные механики, в том числе и «привозные», чужеземные, но места, годного под плотину, никто из них так и не нашел. Тогда Клементий Ушков написал начальству «представление»: он-де знает, где поставить плотину, сам берется построить ее в три лета и сверх того наблюдать, чтоб устройство действовало исправно.

Одно только условие ставил крепостной: Демидов даст волю двум его сыновьям, Михаилу и Савве. За себя он не просит, были бы счастливы дети. А если вольной сыновьям не будет, то ни за какие деньги не станет он делать эту работу.

Больше ста лет уже стоит плотина, возведенная Ушковым, и диву даются люди, откуда узнал крепостной мужик все ученые премудрости, без которых невозможно было построить такое. Но не меньше восхищает людей и характер Ушкова, твердый, властный и, несмотря на рабское положение крепостного, очень гордый…

Митя слушал с интересом, однако не мог понять, что настроило Максима Андреевича на исторический лад. А старик, отхлебывая четвертый стакан, продолжал:

— И ты учти, завсегда гордые были наши русские мастеровые. И щедрые. Это и по истории видать. Настоящий мастер никогда в тайности не держит свое уменье. Ежели человек на своем мастерстве сидит, как тот скупец на сундуке с золотом, считай, мастерство то загинет еще раньше, чем сам он в могилу сойдет. В прежние времена, случалось, секретничали мастера. Но не от хорошей жизни, понятно, а чтоб незаменимым быть, чтоб хозяину не просто было за ворота выставить. А нынче нечего бояться и не от кого таиться — сами всему хозяева. И тебе, голубок, нету причины теряться. И гордости хорошей надо бы тебе побольше иметь…

От удивления Митя отставил блюдце с чаем. С чего, интересно, Максим Андреевич взял, что он теряется, что ему недостает гордости?

— А это? — Старик потянулся было за вареньем, но на полпути остановился и показал пустой ложечкой в угол.

— Что там? — поинтересовалась Екатерина Антоновна.

— А ты у него спроси! — острым голоском воскликнул Максим Андреевич. — Гостинчик там. И какой бы ты думала? Ну? Сроду не отгадаешь. Водочка!

Екатерина Антоновна недовольно собрала губы, покачала головой:

— Ой, неладно придумал, Митя! Максим Андреич забыл уж, какая она. Ему и смотреть на нее доктора не дозволяют…

— Да не в том соль! — Старик рассерженно бросил ложечку, и она ударилась о блюдце. — С приношением пожаловал, понятно тебе? Ублажить машиниста своего решил. Даже тошнехонько на душе стало: напомнил старорежимные времена. У меня у самого был машинист — за науку приходилось бутылочками ему платить… — Он резко повернулся к Мите: — А у тебя это откуда? Всем как есть новый человек, а от него тухлой стародавностью понесло. Я лично батьку твоего, Тимофея Иваныча, обкатывал, но он водкой меня не паивал. Где откопал ты этот обычай? А я вот возьму это твое приношение, да и снесу в комсомольский комитет, будет тебе заместо рекомендации…

Некоторое время Митя молчал, поняв наконец, при чем тут и гордый крепостной Ушков, и щедрые русские мастера.