Свое имя

— Видал? — громко спросил Самохвалов.

— Шлак затягивает колосники, — машинально сказал Митя.

— Дутье не проходит… Топка может остудиться, давление в котле сядет. А с ним и мы сядем на мель. — Самохвалов взбешенно сверкал своими цыганскими глазами. — Обязательство пишем — топливо экономить, а тут каким еще пережогом пахнет…

Мите показалось, что стрелка парового манометра неумолимо падает.

Самохвалов попытался «прорезать» топку пикой, но шлак быстро затягивал колосники, топка остывала, давление падало. Перед крутым подъемом к станции Перевальной пришлось остановить поезд: нужно было почистить топку, подкопить пару.

Потный, красный от натуги, Самохвалов орудовал пикой, недовольно хрипел:

— Инструмент пустяковый, всего, может, пятерку стоит, а что получается? Опять заело, лешак его возьми! Да разве в цене дело? Не уберег — и убытков не сосчитаешь. Ну, собачья душа, надо бы свининкой заправиться для такой работы… Уголь пережгли, из графика, считай, выбились… Вот тебе и пустяковый инструмент…

— Могила, — глядя в топку, угрюмо сказал Максим Андреевич. — Месяц доброй работы схоронили…

В Кедровник поезд прибыл с опозданием на тридцать две минуты…

А в середине следующего дня, по возвращении в Горноуральск, Митя передавал смену Алеше. Когда они вышли на тендер, Алеша сказал с улыбкой:

— У вас у всех такой вид, будто вы что-то не то съели…

— Еще чересчур хороший вид, — удрученно ответил Митя. — Вчера поездка была — страх. Всю топку шлаком затянуло, а резака нет. Пропал. Принимал у тебя смену — он был, а потом — как в воду… Пережог топлива, график нарушили… Здорово подсадил я бригаду…

— Резак пропал? — Глаза у Алешки забегали. Потом он опустил их и стиснул губы.

Митя принял это за выражение сочувствия.

— Сейчас заявлю про утерю, тебе новый выдадут. Смотри береги… — и, взяв сундучок, ушел с паровоза.

От дежурного по депо Митя зашел в нарядческую.

На скрип двери Вера подняла голову, быстро встала, подошла к барьеру.

— Что у тебя? — тревожно спросила она, вглядываясь в его осунувшееся лицо.

Митя рассказал.

Верина рука лежала на барьере, пальцы то шевелились, как бы щупая гладкую поверхность дерева, то сжимались в кулачок.

— Как же? Как же это?

— Сам ничего не пойму.

— Да, загадка…

— И никто не поверит…

— Ну зачем так думать? — горячо сказала она. — Обязательно выяснится, что ты не виноват. Говорят же: «Придет ниточка к клубочку…» И придет. Быть не может иначе! — И она убежденно пристукнула по барьеру кулачком.

Значит, не поверила…

Нигде не пил Митя такого вкусного чая, как в Кедровнике. Даже Максим Андреевич, «старый чаевник», уважительно отзывался о чае, который готовила Наталья Митрофановна, дежурная «бригадирки».

Старик уже позавтракал, выполнил свою «чаевую норму» и теперь хрипловатым утренним голосом с волнением читал сводку, в которой сообщалось, что войска Первого Белорусского фронта вышли к реке Эльбе…

— Знать, скоро миром заживем, слава богу… — негромко сказала Наталья Митрофановна.

«Как бы папаня сейчас радовался!» — с болью подумал Митя.

Допивая чай, он вдруг заметил, что дежурная пришивает вешалку к его тужурке. Вешалка оборвалась вчера ночью, и он пристроил тужурку на петле лацкана. Вскочив со стула, смущенно благодаря, Митя хотел отнять тужурку, но женщина не уступила.

— И вовсе не стоило вам свои глаза натружать, — с шутливой ревностью заметил Самохвалов. — Есть кому за ним с иголочкой ходить, хоть он и холостой-неженатый.

— Маме-то его, должно, хватает забот, — спокойно ответила Наталья Митрофановна, откусила нитку, повесила тужурку и увидела, что Митя допил чай.

— Отпей еще чашечку. Как раз свежая заварка поспела…

Ему не хотелось больше чаю, но он не стал отказываться: это было единственно приятное, что он мог сделать для этой женщины, так похожей на его мать.

В тот момент, когда Наталья Митрофановна поставила перед Митей дымящуюся чашку янтарного дуплистого чая, в комнату шумно ввалилась бригада машиниста Ваганова, только что приехавшая из Горноуральска.

Машинисты поздоровались за руку, обменялись несколькими замечаниями насчет дороги, а кочегар, плотный парень с плоским, безбровым лицом, подошел к Мите.

— Читали, брат, читали! Хлестко написано. И намалевано, — живот надорвешь…

— Ты про что? — Митя обжег губы и отставил чашку.

Самохвалов перестал жевать.

На низком лбу кочегара собрались длинные складки.

— Так ты, выходит, не видал газетку? Вот это здорово! — И он с бездумной веселостью пересказал содержание заметки о кочегаре Черепанове и карикатуры, посвященной ему же: паровоз 14–52 летит на всех парах, а рослый парень с темным ежиком («сразу скажешь — Черепанов!») зацепил длинным резаком колесо и, упираясь изо всех сил, старается удержать машину…

— Что ж тебе так весело? — отложив газету, строго спросил Максим Андреевич.

— Вот именно, — вставила Наталья Митрофановна сердито. — Принес поганую весть и радуется…

Парень мгновенно сник, плоское лицо его обиженно вытянулось.

— Я ничего… Нешто я радуюсь? Просто смешно…