Свое имя

— Как тебе сказать? — Он задумался ненадолго. — Сначала перетрухнул. Даже здорово. Жара адская, настоящее пекло, дым, — я и сейчас будто слышу его — дышать нечем, огонь воет, трещит, сердце просто холодеет, хоть прыгай с паровоза или залезай в железный ящик. Я подумал, что на бронепоезде, наверное, было еще страшней… А потом уж ни про что не думал. Некогда было…

— Завидую тебе, честное слово. А кое-кто полжизни отдал бы за такое…

— Попал бы в такую историю, то же самое сделал бы… Неужто он ко мне не придет?

— Не придет, я думаю. Все-таки стыд еще есть. Что с ним будет, не знаю. Маму так жалко…

— Потерял я друга, — грустно сказал Митя. — Сколько лет вместе. А сейчас, можно сказать, только жизнь начинается — и на тебе…

В ту минуту, когда Вера узнала о пожаре, она внезапно поняла все, чего не понимала или не хотела понять, что отгоняла и скрывала от себя самой, чему раньше умышленно не придавала значения. Все прорвалось вдруг и властно и тревожно заполонило сердце. С этим чувством бежала она на станцию, протискивалась к паровозу, к машине «скорой помощи», уходила вчера ночью из госпиталя, с ужасом думая, что ее не пропустили потому, что Митя в тяжелом состоянии. Теперь она ничего не хотела и не могла скрывать ни от себя, ни от него.

— Потерял друга… — повторила Вера задумчиво. — Но ведь ты не только потерял…

Он вмиг понял ее, но не поверил этому.

— Правда? — радостно вспыхнул он.

Вера посмотрела на него с обидой.

— Не верится мне, — тихо признался Митя. У него почему-то слегка закружилась голова, как тогда, когда после пожара он вылез на тендер.

И, словно для того чтобы Митя поверил, она осторожно положила свою руку на его руку, забинтованную и толстую, как гиря.

— Знаешь, что я вспомнил? — сказал он очень тихо.

Вера вопросительно посмотрела на него.

— «Тишина, ах, какая стоит тишина!» Помнишь?

По выражению ее глаз он понял, что она вспомнила не только эти стихи, но и все, что было связано с ними.

— Чудесные стихи, — сказала Вера. — Я их очень люблю.

— А читала ты как!

— Ты уже говорил мне об этом.

— В раздевалке, помнишь? Ты стояла на одной ноге, как цапля…

— Прекрасное сравненье! И тогда ты тоже… вырвал свою руку и удрал, а я чуть не грохнулась…

— Правда, ты все помнишь?

— А ты не забыл, как первый раз влетел в нарядческую?

— И меня вроде холодной водой окатили? — Он сморщил лоб. — Нет, не припомню…

Вера тихонько рассмеялась.

К койке подошла пожилая няня:

— К тебе, Черепанов, целая делегация. Впустить?

— Впустите, нянечка…

Минут через пять в палату вошел Самохвалов, за ним Ковальчук. Вера, смутившись, поднялась.

— Хай живе! — вполголоса приветствовал Ваня, подходя к койке и любовно оглядывая Митю. — Ну, як?

— Как видишь. Поджарился малость.

— Крепчей будешь после огня, — улыбнулся Ваня, и ямочки заиграли на его щеках.

— Что доктора? — наклонился над ним Самохвалов.

— Да вы садитесь… Доктора говорят — ничего страшного, от этого не помирают.

— Ну и добре.

Самохвалов присел на кончик стула, зачастил хрипловатым, захлебывающимся голосом:

— Знаешь, артиллерийский майор говорит — в накатниках у пушек есть азот и еще какая-то химия. Давление — пятьдесят атмосфер. От температуры могло взорваться. Тогда, брат, как в сказке…

— А я и понятия не имел, — усмехнулся Митя, глядя на принарядившегося Самохвалова. Под накинутым на плечи желтоватым застиранным халатом — синяя в полоску трикотажная рубашка, синий грубошерстный, совсем еще новый пиджак. — Когда в наряд? — с нескрываемой завистью спросил Митя.

— Сегодня в ночь. Максим Андреевич велел поклон тебе передать. Завтра, сказал, проведает…

Митя хотел было спросить, вышел ли на работу Алеша Белоногов, да раздумал спрашивать при Вере. Но Самохвалов сам заговорил:

— А закадычный-то дружок твой того… отслужил. Ему, чтоб теперь в депо показаться, надо у вашего Жука глаза одалживать. По нынешним временам его могли запросто осудить за невыход. Но не будут. Махнули рукой: туда, мол, и дорога…

Митю даже в жар бросило. Он умоляюще смотрел на Самохвалова, но тот, пока не выговорился, не умолк.

Вера стояла, держась руками за спинку кровати. Лицо у нее горело. Из жалости Митя не смотрел на нее. А тут еще и Ковальчук решил высказаться. Странные люди, не нашли другого времени!

— Ты не серчай, Вера, на то, що я скажу. Вин чистоплюй, Алешка. Пустозвон и чистоплюй…

Она молчала, кусая губы.

Кое-как Мите удалось перевести разговор. А вскоре появилась няня и сообщила, что «заявился» еще один гость, а халатов не хватает. Ребята поднялись, стали прощаться. Ковальчук сделал Самохвалову знак, и тот вытащил из кармана и положил на тумбочку небольшой кулек.

— Как заскучаешь, пососи конфетку, и все пройдет…

— Та ему не дадуть зажуриться, — с улыбкой заметил Ковальчук.

Остановившись на секунду в дверях и сразу найдя глазами Митю, Пчелкин поднял над головою руки и сцепил их в крепком пожатии.

— Честь имею приветствовать героя, — негромко, но торжественно проговорил инженер. Большой, нескладный, он наклонился, несильно сжал Митины плечи. — Кости целы, ну, а кожа вырастет новая. Унывать, надеюсь, не будем?