Свое имя

— Это хорошо, — убежденно сказал он. — Значит, порядком знаниев припас. Я тебе точно говорю, по опыту. А кому сдается, ровно он все знает, тот скорей всего ничего не знает. Так оно, голубок, и перед экзаменами получается, и вообще в жизни…

Он оглядел Митю с ног до головы, как это сделала дома мать.

— Застегнись. — Максим Андреевич показал на ворот рубахи. — И ремень можно потуже. Вот так…

В это время из технического кабинета вышел парень с красным и потным лицом. Следом за ним в приоткрытой двери показалась седая, гладко зачесанная голова секретаря:

— Кто желает?

Митя взглянул на Максима Андреевича. Тот слегка подмигнул, и он быстрым шагом двинулся к двери.

За столом сидело пять человек. Из них Мите были знакомы только двое: Горновой и председатель комиссии Антон Лукич Непомнящий, начальник ширококолейного депо, приходивший перед отъездом отца.

— Черепанов? — удивился Непомнящий. Голос у него по-прежнему был слабый, с присвистом.

Дальше с Митей происходило что-то непонятное: как только ему задавали вопрос, лица сидящих за столом членов комиссии, словно отдалялись, теряли очертания, и он отвечал, глядя в расплывчатые, неотличимые друг от друга пятна. Когда же, ответив, умолкал, лица приближались, обретая четкие формы. Сколько времени это длилось — десять минут или целый час, — он не мог бы сказать. Но вот у всех пятерых вопросов, кажется, уже не было. Непомнящий наклонился и что-то шепнул своему соседу справа, потом Горновому, сидевшему слева, и поднял глаза на Митю.

— С этой минуты, товарищ Черепанов, ты помощник паровозного машиниста, — сказал он. — Поздравляем тебя…

Митя быстро поднялся, молча кивнул головой. «Товарищ Черепанов! Товарищ!» Никогда еще так его не величали. Его звали Димой, Митькой, просто Черепановым. Но «товарищ Черепанов» — это уже совсем другое…

— Теперь скажи, где бы ты хотел работать: остаться на узкой колее или, может, перейти на широкую?

Неужто вот так неожиданно и просто решится то, о чем он столько думал? Нет, нет, это не послышалось, это спросил Непомнящий и ждет ответа. А ворот рубашки железным обручем вдруг сдавил горло; Митя хотел расстегнуть его, но тотчас отнял руку.

— За тобой слово, товарищ Черепанов…

— Я остался бы на узкой, — каким-то чужим голосом сказал Митя. — По-моему, все равно, какая колея — чуточку поуже или пошире. Не это главное. Но если можно… Я хотел бы на паровоз, где отец работал…

— Быть по-твоему, товарищ Черепанов…

Максим Андреевич медленно ходил по комнате, разрезая синие волны махорочного дыма. На звук открывающейся двери он быстро повернулся.

— Все, Максим Андреич! — запыхавшись, подбежал Митя. — Сдал…

— Ну вот! — Старик усмехнулся и легонько похлопал его по плечу.

Когда вышли на деповский двор, Митя сказал, стараясь скрыть радость:

— Меня на широкую переводят, Максим Андреич…

Старик замедлил шаг. Радостное и вместе с тем грустное чувство, которое он всегда испытывал, провожая учеников, охватило его и теперь. Возьмешь птенца желторотого, выучишь его летать, а он крылышки расправит и летит от тебя. Вот еще один улетает, еще один год минул. А много ли их еще осталось, годочков-то?

— Такая уж наша доля стариковская, — со светлой тоской отозвался Максим Андреевич и протянул руку. — Матери поклон от меня передай…

Не успел Митя закрыть за собой калитку, как навстречу ему на крыльцо вышла Марья Николаевна. Хотела спросить об экзамене, но по движениям сына, по каждой черточке его сияющего лица все поняла.

— Завтра будет приказ, — громко говорил он, расхаживая по столовой. — Завтра, наверное, и в маршрут… На папином паровозе…

Марья Николаевна постояла молча и вышла в соседнюю комнату. Митя с тревогой посмотрел ей вслед: неужели чем-то огорчил, расстроил мать?

Подошел Егорка, внимательно слушавший Митин рассказ, положил руки на его колени:

— Ну, теперь покатаешь? Сам ведь обещал. Тебя же дедушка катал на паровозе…

Улыбаясь, Митя ладонью провел по русой челке:

— Еще самую чуточку подрастешь, и сразу возьму.

— Начинается! — захныкал Егорка. — А еще говорят, надо быть честным…

Вернулась Марья Николаевна, подошла к Мите. На ее маленьких сморщенных ладонях лежали белые выпуклые часы с цепочкой. Митя быстро поднялся с кушетки и почему-то замер в нерешительности.

— Возьми их, Димушка… Возьми, — тихо сказала Марья Николаевна. — Помощнику машиниста надобно время знать…

Он осторожно взял часы обеими руками, завел и долго, не отрываясь смотрел на них. Потом взглянул на мать и сразу понял, о чем думает она сейчас. «Вот приспело время и сына провожать. А Тимофей Иванович не дождался радости…»

Было тихо. Часы тикали на всю комнату, отмеряя быстротечное время…

— Теперь ты самый настоящий железнодорожник, — говорила Вера, когда они встретились вечером на углу Комсомольской. — А как стрелка бегает… Надо почаще на них смотреть, тогда не забудешь, что время летит, летит. Кстати, сколько мне еще жить в этом городе? Восемнадцать часов…

— Немного, — тихо сказал Митя.