Свои

Тогда же губернатор новый в городе завелся. Улицы мостить взялся, чистоту в городе наводить, даже о цветниках не забыл. Тамбовчане приободрились, годы державинского[15] правления вспомнили, с его чтениями народными, пьесами театральными, с первой в России провинциальной газетой. Ободренные достопамятным прошлым, о лучшем будущем заговорили, об искусствах и науках рассуждать начали. В 1818 году сам Александр I в город пожаловал и всем весьма доволен остался. После того и менять что-то в местных порядках кощунством бы было. Это уж все благонадежные жители так чувствовали.

Что до лиц подозрительных, — с ними местные власти не церемонились: ежели мужик провинится — в ссылку отправляли, ежели мещанин или купец недоброе содеет — в мужика обращали. А для особ высокородных, в крамоле замеченных, в империи, слава Богу, особое отделение имелось, чтобы рядового чиновника от сложностей деликатного свойства избавлять.

Можаевы у местных властей на хорошем счету состояли. К слугам государевым без благодарности не подходили, всякие приносы принося приносили, к тому же с постоялого присовокупляли, преданностью вере православной известны были, да еще в знакомстве с хозяевами Новоспасского состояли.

Возможно, все это и позволило Герасиму стать совладельцем небольшой типографии. А то навыдумывал народ, что местные власти печтаников не любят! А власть, она покой беречь должна, от смуты охранять и ежели какой старообрядец или студент непотребное напечатал, — как же тут печатный станок не изъять. Это уж прямая обязанность, а никакой не страх. Да и почто Герасима бояться?

Он хоть человек и молодой был, а в рассуждениях не спешил, знал, мысль — ее временем испытать надобно: добрая, сколько ни проверяй, мудрости не утратит, а дурная, чуть подождать, — и всю свою скверну явит, споры с раздорами посеет и дальше поскачет легковерных с толку сбивать. Зато «Апостолом» федоровским, да и самим Иваном Федоровым (из русских первопечатников) безмерно восхищался: пятьсот страниц с лишком — и ни одной типографской ошибки! Не иначе Сам Бог труженика Своего благословил, а через него — тех его единотрудников, что за дело свое перед Господом ответ нести готовы. Против такого Герасима-печатника какие могли быть возражения? Но на всякий случай снабдили списком строгих предписаний. Но кто перед Богом живет, — того человеческими установлениями не испугаешь.

Герасим и не испугался. И в дело быстро вошел. К заведению строг был, с совладельцами честен, с властями обходителен, с читателями уважителен, к традициям почтителен, со словом осторожен. Скоро многими приятельствами обзавелся. Со студентами, издателями, авторами, книгоношами, благодетелями, — с кем только не познакомился. С мужской половиной более, хотя из женской тоже некоторые были. Особенно читательница одна приглянулась.

Проживала она с пожилой дамой, лекарской вдовой и хожатой прислужницей[16], долгое время в ученицах ее состояла. Потом уж сроднились одинокие души, ни дать ни взять тетушка с племянницей, — и жили, и зарабатывали вместе. За доброту, за чуткость и бескорыстие большим уважением в городе пользовались. Молодые люди каждую из них на свой лад почитали.

О покойном супруге тетушки много легенд ходило, о том, как простым людям помогал, с чиновниками непреклонен был, взяток не брал и не давал, оттого никаких капиталов не нажил и умер в бедности. Вспоминали его с восторгом, воздавая должное его вдове.

А вот о сиротке говорили снисходительно, как умные о глупых, сильные о слабых. Что французский знала, — после 1815-го этим на тамбовщине никого не удивишь. На немецком как на родном говорила? Так ведь и тетушка немецких кровей, — вот и воспитала преемницу. А уж та, пока за больными ходила, по-всякому наловчилась: хоть по-мокшански, хоть по-чувашски, хоть по-калмыцки. И говорить умела, и слушать. Что читала много, — а что ей еще делать? Этой бы сиротке жениха приличного! Да где ж бедной девушке, одинокой, простосердечной да умненькой, ровню найти? И приданного всего — нрав послушливый да душа чистая.

Как у них с Герасимом что сложилось, — того история не сохранила, а только со временем о свадьбе заговорили. Невеста уж так расцвела, что и скрыть невозможно. Как бы ни опускала она глаза, как бы ни кутала личико в платок, — люди улыбались, заметив взволнованную и зазорливую[17] в своем счастье девушку.

Но в Белой невесту Герасима сомнительной сочли. Можаевскому семейству, от природы здоровому и многоплодному, трудно было понять совершенную ее одинокость. Пожары, мор, смерти внезапные — это понятно, это всегда так было. Но чтобы совсем безродная… С кем тут сговариваться? А без сговора что за свадьба? Кто ее к алтарю поведет? Тетушка? Так она по названию только тетушка. Хороша невеста!