Свои

Он ощутил скупой румянец, лизнувший щеки.

– Может, это… после программы загляну?

– Давай, Игорек милый, заглядывай.

Он выскользнул в коридор и поспешил вприпрыжку, нелепо размахивая руками, как опаздывающий школьник.

В зале юные ассистентки лихорадочно рассаживали зрителей. Молодежь, как обычно, сосредоточили впереди, пожилыми забили галерку. Громогласный и свирепый мужицкий голос свыше то и дело выдергивал и пересаживал человека, как морковку, иногда даже разрушая пары («Девушка в красном, девушка, ну не тупите, вы, вы!»), чтобы вместо однотонности по рядам расстилалась оптимистичная пестрота.

Игорь Анатольевич отправился в середину и весь обратился в слух: не попросят ли переместиться.

Сколько раз Тетерев ходил мимо гримерной, а с Галкой столкнулись только теперь. Это судьба. И этот зал – тоже судьба: у каждого свое место, можешь попробовать занять его сам, но будь готов, что в любой момент загремит голос хозяина. Как сильно изменилась одноклассница, как легко он ее узнал и как странно было это узнавание! Мгновенным выныриванием преодолел глубину в тридцать лет.

Среди одноклассниц ему нравилась отличница Света, а Галка была так себе. Вот что время творит: она стала чем-то симпатичнее себя школьницы и уж точно интереснее нынешней подспившейся и отцветшей Светы… В школе он девчатам, конечно, нравился. Высокий, широкоплечий. Играл в баскетбол за районную команду. Был строг к себе и людям. Правильно Галка напомнила: мог и с учителем поспорить. Всегда стоял за правду. Так отец его воспитал, простой шофер, а по духу – боевой генерал. Игорь с детства готовил себя к армии. Хотел в десантники, попал на флот…

Погас свет, заметались кровавые молнии, начиналось шоу.

Напряглись мышцы, тело словно изготовилось к прыжку. Тетерев украдкой подул на потеющие ладони. Его и тревожил, и радовал механизм телеэфира, особенно прямого: всё четко, по команде, по-военному. Но сейчас ко всем этим обычным ощущениям примешивалась какая-то новая смутная досада.

Вспыхнули софиты. Аплодисменты зашумели плотным дождем с подпрыгивающими градинами. Тетерев, заглушая пронзительную скороговорку вертлявого ведущего в узких очках, бодро лупил ладонью о ладонь.

Ведущий коварно улыбнулся, швырнул свой вопрос, и гости, сидевшие полукругом, стали отчаянно кричать, уничтожая друг друга. Не умолкая ни на миг, они рвали микрофоны из цепких ручек ассистенток.

Игорю Анатольевичу все было привычно, он сидел ровно и прямо, тайно возбуждаясь, душой втягиваясь в спор, который показался ему важным.

– Надо покончить с этой некрофилией на главной площади! – надрывался тот самый холеный депутат.

Зал по сигналу взорвался аплодисментами. Игорь Анатольевич легонько пожал плечами и вяло, нехотя щелкнул пятерней о пятерню.

– Начнете его хоронить – он вас самих похоронит! – возопил полуседой режиссер в черном свитере грубой вязки.

Эту фразу тоже одобрили аплодисментами, захлопал и Тетерев – горячо, с чувством.

– Почему? Почему мы никак не расстанемся с нашим прошлым? – схватил микрофон политолог в серой водолазке. – Оно давно мертво. А мы его гримируем и любуемся.

Надо было аплодировать, весело захлопали все, но Тетерев лишь соединил и помял свои скользкие руки, как бы их умывая. «Нет, нет, извиняй… – мысленно сообщил он невидимому хозяину. – Это я никак принять не могу».

– Он всю Россию кровью залил! – гордо пропела дама в длинном льняном платке. – Пока он там лежит, над нашим Кремлем нависла тень новой революции…

Опять по сигнальному взмаху – мощные аплодисменты. Снова Тетерев не хлопал. Куда девать руки? Скрестил пальцы в замок и выгнул с хрустом. Голова кружилась, как будто выпил. Пьянила непонятная отвага, которая взялась из неясной досады.

– Ну и прекрасно! Значит, получите революцию! – крикнул режиссер хрипло. – Бойтесь! Он еще проснется!

Оратора тотчас заткнули осуждающим гулом и ропотом, а Игорь Анатольевич несколько раз хлопнул, одиноко и сочно, как в дурном сне.

Женщина-статист в розовой кофточке, сидевшая справа, покосилась на него с суеверным испугом, не переставая низко гудеть.

Он покосился на нее с ответной опаской, мгновенно холодея и трезвея: «Че это я, в самом деле? Все, все, хорош чудить… Лишь бы не заметили…» – и уже сложил губы, подхватывая общее гудение, но тут прервались на рекламу.

Ведущий убежал курить. Гости разминались на круглой площадке студии, глотая поднесенную воду из пластиковых стаканчиков, общаясь между собой и по мобильникам. Зрители сидели. Из бокового входа, из узкой черноты, предварявшей сияние зала, выскочила девица в меховой жилетке, с изогнутым рогом через все лицо от уха ко рту. Она звонко общалась с микрофоном-наушником, озирая зал, а потом дрессированной козочкой, стуча каблуками, поскакала вверх по ступенькам и остановилась в том ряду, где Тетерев, и точно бы изготовилась боднуть:

– Какой он? Синий? А? Разве синий? Он голубой, застиранный весь. О’кей! – она зло посмотрела ему прямо в глаза, и он зачарованно не отвел глаз, сразу почуяв, что это по его душу. – Мужчина!

– Я? – он показал на себя, как будто хватаясь за сердце.

– Встаньте!