Свои чужие люди

Руки нужно было мыть непременно. Леночка, будучи хирургом, считала ополаскивание пальцев холодной водой не мытьем, а отмазкой и всегда следила за Качинским, как за ребенком, контролируя количество мыльной пены на руках и температуру воды, текущей из крана. Полотенца для вытирания рук у них в доме были бумажными, сразу на выброс, и Качинский часто шутил, что половина ее зарплаты уходит на эти рулоны, и хозяин супермаркета, в котором он массово закупал их, должен бы уже дать им скидку процентов так в пятьдесят. Он прощал жене это ежедневное занудство, беззлобно бубня что-то в ответ на ее замечания и придирки: любовь к хрупкой на вид, но сильной и безбоязненной Леночке была такой, что ее вроде бы зудящий голос он воспринимал как музыку, честно намыливая руки еще и еще раз.

– Ну, говори! – потребовала она, как только Качинский, съев ужин, потянулся к своей кружке с чаем.

…Иван когда-то пытался не рассказывать ей о делах своих клиентов. Пряча глаза, мямлил что-то о тайне исповеди (вот так махом причисляя себя к исповедникам), обещании не разглашать и прочем. Леночка не обижалась, сама делилась с ним больничными новостями, но как-то ненавязчиво, не называя имен и фамилий, без лишних подробностей и сплетен. Получалось, что он как бы знаком с ее коллегами-врачами и сменяющими друг друга пациентами, но на самом деле знать не знал, кто они есть. Встреть на улице – пройдет мимо. И однажды, выслушав ее, неожиданно выпалил: «А вот у нас…» – «Ну-ну!» – поторопила его жена, и он принялся рассказывать об интересном деле так же, не называя имен и фамилий. И полегчало. Оказалось, что не хватало как раз этого: ее внимательного взгляда, ненароком брошенной фразы (а он-то так и не подумал даже, а правильно ведь!) и разделенного на двоих груза чьей-то семейной тайны. Неких «Икс». Это объединило их еще больше, таких разных в своих профессиях и близких в любви. Только одно имя Иван слышал от жены довольно часто. Имя любимого и пациентами, и врачами всей первой городской больницы главврача Березина[5]. Он был звездой больничного масштаба, его личная жизнь, неустроенно-одинокая, судилась бабьим в основном больничным царством по-доброму, с искренним сопереживанием и сестринской любовью. Женщина, так и не полюбившая его, такого талантливого и человечного, осуждалась одними и восхищала других. За ней признавали право на ее верность мужу, но при этом болели душой за однолюба Березина, наперебой придумывая способы «отворота» последнего от безнадежно невозможных отношений. Березин решил все сам, разом отрубив себя от нее отъездом в другую далекую страну. «Мы осиротели!» – сказала как-то Леночка Качинскому, придя с дежурства в клинике. «Что случилось?» – переполошился тот, кидаясь к графину с водой: такой бледной была жена. «Уехал Березин. Совсем. На ПМЖ в Германию!» – «Фу-ты! Я уж думал, случилось что!» – схлынуло у Качинского. «Ничего ты не понимаешь! Это такой человек!» – воскликнула она, как ему показалось, слишком горячо, и он впервые взревновал.

Позже, даже разобравшись в этой всеобщей любви к Березину, нет-нет да и вспоминал он заплаканные несчастные глаза Леночки…

Рассказывая жене о сегодняшней необычной клиентке, он впервые назвал имя – Эмилия Фальк. Леночке фамилия старушки была незнакома, хотя что-то такое припоминалось из истории медицины, вроде был когда-то такой врач в старой Самаре.

– Точно, это его праправнучка.

– Очень эксцентричная бабуля! – вроде бы осудила Леночка.

– Но что-то в ее благотворительном жесте есть, согласись.

– А мне это кажется игрой. Она выбрала марионеток и хочет подергать за ниточки, я так это вижу, – не уступала жена.

– Это было бы так… Но она больна. Осталось неделя-две.

– Никто не может сказать с такой точностью… Я бы таких врачей!..

– Тебе, конечно, виднее. Но я должен выполнить ее просьбу. Вот, одного потенциального жильца в ее хоромы уже нашел. У него сегодня квартира сгорела, здесь, недалеко. Я мимо шел.

– А! Вот откуда гарью в окно тянет!

– Да, наверное. Выгорело полностью, он остался без угла, без документов, без вещей. Я оставил его ночевать в конторе.

– Зачем? Нужно было вести к нам.

– Завтра разберемся. Я расскажу о нем Эмилии, решать ей.

– А если она «забракует?» Куда ты его?

– Помогу устроиться. Придумаем что-нибудь!

Обычно о других заботилась Леночка. Он просто был рядом. Наверное, полк бездомных животных – от белой крыски, сбежавшей от хозяев, до старого больного дворового пса, притащившегося от помойки до самых их дверей, – был пристроен Леночкой по добрым рукам и приютам. На этот раз бездомного «пригрел» сам Качинский.

Он позвонил Эмилии Фальк, попросил перенести сегодняшнюю встречу на утро следующего дня и, получив ее согласие, успокоился.

– Ваня, у меня тут идея одна есть. Только скажи, старушка возраст претендентов на ее наследство как-нибудь ограничила?

– Нет, кажется. Во всяком случае, об этом мы не говорили. А что?