Свои и чужие - интриги разведки

Впоследствии радетель за права сахарных королей цинично писал: «Общество давно уже хотело иметь свой печатный орган, и вот случай подвернулся, и не воспользоваться им было бы большой ошибкой».

Случай «поработать» с прессой «подвернулся» и Дмитрию Рубинштейну. Начались травля и дискредитация комиссии генерала Батюшина, которые затем продолжались много лет, даже в эмиграции, где после революции оказались и подследственные, и комиссионеры.

Впервые столкнувшись с распространением через прессу столь массированно фальсифицированных сведений о деятельности комиссии в целом и каждого (без исключения) ее сотрудника в отдельности, генерал Батюшин, Орлов, Резанов, Жижин и другие не раз просили об отставке. По свидетельству очевидцев, обычно спокойный и уравновешенный генерал стал раздражительным, начал нервно подергивать плечом. Только авторитет создателя комиссии — Михаила Васильевича Алексеева, его всемерная поддержка, вплоть до докладов царю как Верховному главнокомандующему, спасали дело, и расследования продолжались.

Тогда Рубинштейн задействовал свой главный резерв — Григория Распутина, которого не раз и не два ссужал крупными суммами. Распутин начал действовать через царицу, всецело находившуюся под его влиянием.

Результат долго ждать не пришлось. Для иллюстрации сложившейся ситуации приведем небольшой пассаж из переписки Александры Федоровны Романовой со своим венценосным супругом: «Уволь Батюшина, вспомни, что Алексеев твердо стоит за него». Однако начальник штаба Ставки, зная о негативном к себе отношении царицы, не отказался от своих подчиненных и при очередном докладе Николаю II сумел отстоять их.

Но кое-что Распутину все же удалось. Дело сахарозаводчиков передали для дальнейшего расследования в Киевскую судебную палату.

Тут же в оборот запускается слух, что Владимир Орлов, находившийся в Киеве, пытается воздействовать на нового следователя, вплоть до подкупа последнего. Вслед за слухом, как и следовало ожидать, в газетах замелькали статьи, авторы которых проводили мысль о необходимости расследования деятельности самой комиссии генерала Батюшина. Вплоть до Февральской революции идея эта муссировалась на газетных полосах, а 20 февраля 1917 года царь, под давлением заинтересованных в развале дела лиц, наложил на докладе Цехановского следующую резолюцию: «Дело о сахарозаводчиках прекратить, водворив их на места жительства, усердною работою на пользу родине пусть искупят свою вину, если таковая за ними и была».

Безусловно, это был сильнейший удар по комиссии Батюшина, тем более что через несколько дней сам монарх отрекся от престола и власть перешла в руки Временного правительства.

Дмитрий Рубинштейн стал одним из первых «птенцов Керенского», как тогда называли всех выпущенных из тюрем заключенных, признанных (правда, неизвестно, кем конкретно) политическими узниками старого режима.

До 8 марта Николай Батюшин находился в Ставке, затем возвратился к месту своей службы в Псков. Рубинштейн уже уехал оттуда в Петроград и чувствовал себя триумфатором. Через месяц председателя уже распущенной комиссии вызвали в столицу и арестовали именем Временного правительства. Он был доставлен в Петроградское комендантское управление и помещен в камеру гауптвахты. Где-то в соседних камерах уже томились военный юрист полковник Александр Рязанов, прапорщики Барт и Логвинский. Другие сотрудники комиссии, включая и Орлова, остались на свободе по чистой случайности — они находились в служебных командировках.

Наступил демократически развязанный период в жизни нашей страны, ни о какой законности говорить не приходилось. Владимир Львович Бурцев писал в конце мая 1917 года, что никто из арестованных членов комиссии даже ще не знал, за каким следственным или иным органом новой власти он числится, их ни одного раза не допросили, и, естественно, не услышали они, в чем конкретно обвиняются.

А за тюремными стенами их уже приговорила «демократическая» пресса. Деньги Рубинштейна и сахарозаводчиков отрабатывались по максимуму.

Демократический удар по контрразведке

Владимир Орлов благоразумно возвратился из командировки прямо в Ставку, не заезжая в Петроград, где, несомненно, немедленно подвергся бы аресту.

Зато в Могилеве, где всем руководил назначенный Главнокомандующий генерал Алексеев, можно было не бояться репрессий. Временное правительство пока еще опасалось портить отношения с руководящим ядром воюющей армии.

Но если штабные структуры по указанной выше причине сохранялись почти в неизменном виде, то с контрразведывательными аппаратами, в том числе и в самой Ставке, дело обстояло куда как сложнее.

Уже 4 марта 1917 года на третьем своем заседании Временное правительство приняло значимое для всей страны и впрямую повлиявшее на ее контрразведывательную службу решение о ликвидации Отдельного корпуса жандармов, включая и железнодорожную полицию, а также охранных отделений. Назначенный к этому времени военным и морским министром Александр Иванович Гучков довел новость до штабов фронтов, армий и округов для неукоснительного исполнения.