Свои люди (сборник)

Люська берёт два криво оторванных клочка бумаги и торопливо пишет на них огрызком карандаша: «флакон» и, на секунду задумавшись, «фига». Бумажки помещаются в старую фетровую шляпу. Рита запускает руку первая.

– Фи-га, – читает она по слогам и морщит в досаде губы. – Всегда так! Видно, мне на роду написано…

Люська радостно хлопает в ладоши, хохочет и хватает флакон. Рита смотрит на неё и тоже смеётся.

Люська достаёт из шкафа склянку из-под старых духов и пытается перелить в неё голубоватую жидкость.

– Не льётся чего-то, – озабоченно говорит Люська. – Дырочка маленькая.

Рита берёт у неё из рук бутылочку и начинает трясти ею над другим флаконом. Однако склянка устроена таким хитрым образом, что выдаёт лишь микроскопические порции заключённой в ней влаги.

– Сразу видно, что французские, – с уважением говорит Люська.

– Так мы всю ночь переливать будем, – покраснев от натуги, выдыхает Рита.

– Вот так дела! – Люська хлопает себя по лбу, приносит из кухни табуретку и, взобравшись на неё, начинает рыться в куче хлама на антресолях. Через некоторое время оттуда извлекается маленькая коробка со шприцем.

– От тех времён осталось, когда я в больнице работала, – говорит Люська.

Игла точно входит в отверстие флакона.

– Ну вот, – причмокивает пухлыми губами Люська. – 17 миллиграммов. Фифти-фифти… – Рита радостно смеётся, запрокинув голову.

– Давай музыку включим! – предлагает Люська. – И потанцуем!

– Там-пам-пам! Трам-пам-пам! – ревёт магнитофон. Рита с Люськой танцуют и подпевают в такт.

– А чего, – запыхавшись, говорит Люська. – Мы теперь платье новое наденем, надушимся, да на каблуках! Да причёсочку! Упадут все!

– Точно! – Рита размахивает руками в такт музыке.

– Мы же с тобой молодые, – кричит в ухо Рите Люська.

– И красивые! Французскими духами пахнуть будем. Всех затмим!

Медведев приходит поздно, когда Рита уже лежит в постели. Не заходя к ней, он проходит в свою комнату и закрывает дверь. Рита слышит, как он раздевается, шурша одеждой, ложится, но не спит, тяжело ворочается с боку на бок, вздыхает.

«Переживает, – грустно думает Рита. – Не простил…» Она встаёт с постели и, осторожно поправив сползшее одеяло на кроватке дочери, подходит к серванту. Достаёт серебристый флакон и кончиками пальцев слегка смачивает шею, виски, грудь.

Затем тихо, чтоб не скрипнула, приоткрывает дверь и ложится на краешек кровати, рядом с мужем.

– Правда, хорошо пахнет? – спрашивает Рита.

– Хорошо, – соглашается Медведев.

Рита кладет тёплую ладонь на его лоб, и они молчат.

А в воздухе летает тонкий, нежный аромат – запах французских духов.

1984

Графиня

В то лето нам исполнилось по четырнадцать. Мы были рослые, симпатичные, развитые и носили короткие – по тогдашней моде – юбки. Мы занимались в литературном клубе при Дворце пионеров. Ленка писала стихи: «Нас потянуло на романтику, На незнакомые слова. Нас потянуло на ромашки, А вдоль дороги лишь трава».

Ленку хвалили. В ней находили проблески юного дарования.

В июне мы остались в городе. Наши одноклассники уехали в совхоз полоть сорняки, а нас с Ленкой по приказу классной дамы, Виконтессы, прозванной так за высокую причёску и очки в золотой оправе, решено было в совхоз не отправлять, а загрузить трудом более квалифицированным. Нам поручили оформить кабинет биологии.

С утра мы приходили в непривычно пустую и гулкую школу, где по коридорам неслось эхо наших шагов, поднимались на третий этаж и начинали рисовать всевозможных гусениц и инфузорий. Дни стояли тёплые, солнечные. Окна были открыты, дул лёгкий ветер, и прозрачные занавески на окнах колыхались. В классе было солнечно и уединённо.

Мы с Ленкой ползали по кускам ватмана, разложенным на полу, и говорили о Казанцеве.

Казанцев – единственный из наших одноклассников – посещал литературный клуб. На поэтических вечерах он читал Блока:

Миры летят. Года летят. Пустая
Вселенная глядит в нас мраком глаз.
А ты, душа, усталая, глухая,
О счастии твердишь который раз?

Дворец пионеров размещался в роскошном, выстроенном в прошлом веке особняке. И наши поэтические вечера обычно проходили в дубовой гостиной, обтянутой тёмно-алым атласом, с тяжёлыми креслами в завитушках резьбы и расписным потолком, из углов которого летели навстречу друг другу пухлые, молочно-розовые амурчики. В этой гостиной Блок звучал в полную силу.

«Я Гамлет. Холодеет кровь…» – читал Казанцев, запрокинув голову и раскачиваясь на носках. И кровь в нас и впрямь холодела.

Или, так же откинув голову, глядя в упор зелёными, русалочьими глазами:

«Я помню нежность ваших плеч. Они задумчивы и чутки…»

Всем нашим девицам казалось в тот момент, что именно её плечи будут нежны, чутки и задумчивы под пальцами Казанцева.

Впрочем, ни одна из нас не была Прекрасной Дамой, героиней его романа. Такой в природе не существовало. Героем его романа был он сам.