Свой почерк в режиссуре

– Я говорю, ты чего эту вонь распустил? – повторил Мамедов, тыча указательным пальцем в бумаги, разложенные перед ним на столе, в которых я тут же признал собственноручные обращения в разные высокие инстанции, включая ЦК партии, с целью спасения своего детища. – Ты чего, думаешь, тебе это поможет? Во! – И первый заместитель сложил у меня перед носом выразительную фигуру из своих длинных пальцев. – Ты бы, вместо того чтобы этим говном заниматься, лучше думал, чего снимаешь! Кончай эту вонь по-хорошему, а то…

Я так и не узнал, чем именно собирался пригрозить мне Мамедов, потому что в это время речь всесильного зама прервал телефонный звонок.

Телефонов на гигантском столе было штук восемь. На этот раз звонил красный, с гербом, – «вертушка». Мамедов осторожно взял трубку и как-то неуловимо весь вдруг вытянулся в кресле.

– Да, конечно, – забормотал он, – безусловно. Я так и предполагал…

При этом он ожесточенно замахал на меня свободной рукой, давая понять, что аудиенция окончена.

Я выскочил из кабинета вне себя от злости и бессилия. Диалог, как говорится, не состоялся. Я впервые столкнулся с советской бюрократической машиной, которая с изощренным садизмом пересылала жалобы сограждан тем лицам, на которых они жаловались. То же случилось и с моим письмом, отправленным в отдел культуры ЦК. Оно вернулось в ту самую инстанцию, мнение которой я оспаривал.

Разговор с министром

Я решил, что у меня остался единственный шанс – попытаться поговорить с самим министром, то бишь любимцем покойного Брежнева, знаменитым своей суровостью председателем Гостелерадио СССР Сергеем Георгиевичем Лапиным, который одним движением пальца мог решить как судьбу моих картин, так и мою собственную.

Я прекрасно понимал, что с фильмами на полке у меня не было никаких шансов получить новую постановку, тем более что в штате киностудий я никогда не состоял. Поэтому борьба шла не просто за выход фильмов, но в принципе за мое право быть режиссером. А если говорить серьезно, то за смысл всей моей жизни, поскольку без любимой профессии я ее себе просто не представлял.

Лапин, надо заметить, при всех его зверствах, слыл человеком не чуждым искусству и к целому ряду деятелей культуры благоволил. Так однажды, спустя примерно пару месяцев после окончания моей первой официальной картины, сделанной все в том же «Экране», «Жил-был настройщик», у меня раздался интересный звонок.

– Здравствуйте, Володя! – приветствовал меня вежливый голос. – Это говорит Захаров.

– Здравствуйте, Марк Анатольевич! – обрадовался я неожиданному звонку замечательного режиссера, с которым имел удовольствие быть знакомым.

– Дело вот в чем, – каким-то извиняющимся голосом продолжал Захаров, – я по просьбе Лапина лечу в Швейцарию, на кинофестиваль телевизионных фильмов в Монтрё, представлять в конкурсе вашу картину «Жил-был настройщик». Так вот я бы хотел ее посмотреть. Как это можно организовать?

Я опешил. Мало того что никто не сообщил мне о том, что «Настройщик» был представлен на фестиваль, но даже представлять фильм отправляли не меня, автора сценария и режиссера, и даже не Ролана Быкова, сыгравшего в нем главную роль, а не имеющего ни малейшего отношения к картине Марка Захарова.

Рассказываю об этом эпизоде просто для пояснения царивших в ту пору нравов. Все опиралось исключительно на личные симпатии или же, напротив, антипатии могущественного телерадиоминистра.

На следующий день я позвонил Лапину. К моему удивлению, вежливый референт тут же соединил меня. Я решил, что это хороший знак.

– Слушаю вас, – раздался в трубке вполне любезно звучащий голос.

Я поздоровался, представился.

– И что же вас тревожит, Владимир Михайлович? – приветливо поинтересовался министр.

– Меня тревожит то, что мои фильмы решено не выпускать на экран, – обрадовался я. – Понимаете, Сергей Георгиевич, это все же два с лишним года работы большой группы людей, я уже не говорю о государственных деньгах, выброшенных на ветер…

– Прекрасно вас понимаю, – сочувственно прервал меня Лапин. – Напомните, о каких, собственно, фильмах идет речь?

Я напомнил.

– Да, да, конечно, – с энтузиазмом отреагировал председатель Госкомитета. – Но помилуйте, Владимир Михайлович, дорогой мой, как же мы можем выпустить эти фильмы?

– А почему же нет? – насторожился я.

– Да фильмы-то очень плохие! – со странной радостью в голосе заявил министр.

Я опешил. Чего угодно я мог ожидать, но только не такого удара ниже пояса. От него у меня не было заготовлено никакого отпора. В этом плане любой художник совершенно беззащитен. Он может ответить на все, кроме упрека, что его работа плоха.

– Но как же так, Сергей Георгиевич, – слабо попробовал оправдаться я, – фильмы получили целый ряд наград на международных кинофестивалях… Вот только что главный приз на фестивале в Испании… Все-таки международное признание…

– Нам, дорогой мой, Запад не указ! – резко прервал мои излияния Лапин и, помолчав, произнес совсем уже загадочную фразу: – Тем хуже для них и для вас!

– Почему? – робко поинтересовался я.